Андрей Сахаров - Бамбино

Вальтер секунду подумал.

— Обыкновенно. Зеленый пиджак, шапка-тиролька. С ним шофер.

— А ну-ка, иди сюда, — решительно сказал Питер и отвел Вальтера в сторону. — Когда они обычно приезжают?

— Часов около семи вечера, а завтра будут раньше, в пять.

— Ладно. Все ясно.

Питер потер веснушки на кончике носа и задумался. Он совершенно ничего не понимал. Зачем этим антифестивальщикам крысы? Но если они их собирают, что-то тут неспроста. Такие люди не станут зря тратить время и деньги.

На следующий день около четырех часов Питер был возле дома. Так хотелось остаться там, среди делегатов на Таборштрассе — они собирали чемоданы, грузили их на автобусы, а сами отправлялись на последние фестивальные встречи. Автобусы позднее должны были забрать многих из них прямо с площади Ратуши и отвезти на вокзал.

— Ты куда, Питер, поехали с нами.

— Нет, нет, позднее, на площади встретимся. Сейчас есть дело.

И вот он стоял, в старой курточке, выглаженных заплатанных брюках, и ждал усатого.

В начале шестого в дальнем конце улицы показался большой автофургон. В таких из пригородов в Вену обычно возят молоко. Он неуклюже развернулся и остановился вдали около разрушенного дома. Мальчишки засуетились. Сделав еще несколько остановок, он наконец подкатил к «Бауэрхофу». Из кабины вышли двое и направились к клетке. Один в кожаной шоферской кепке, а другой — в тирольке. Вот он достал бумажник, повернулся, похлопал кого-то из ребят по плечу. Улыбнулся. Блеснули золотые зубы под тонкой полоской усов. Питер колебался несколько секунд, а потом принял решение. Пока шофер и усатый занимались клеткой, он подошел к машине вплотную с другой стороны и огляделся. Улица была пустынна. Он нагнулся, встал на четвереньки и быстро подполз под широкое днище фургона. Немного повременил. Все было спокойно. Тогда Питер осмотрелся и, вцепившись руками в какие-то переборки, идущие вдоль днища, просунул туда же ноги и плотно прилепился к нему.

Хлопнули дверцы кабины, и машина медленно стала набирать скорость. Минуты через три она вновь остановилась. Открылись дверцы фургона, и началась погрузка еще одной клетки. От напряжения у Питера затекли руки и ноги, и, пользуясь остановкой, он осторожно переменил позу. Теперь он просунул ноги поверх труб, а руками схватился за поперечные железные скобы и повис лицом вниз. Наверху закончили погрузку, и Питер услышал:

— Ну, теперь в Гринвельд.

Первым помыслом Питера было соскочить. До Гринвельда было километров пятнадцать — выдержат ли руки? Но уже в следующее мгновение он вспомнил холодную усмешку усатого, его сжатый кулак, золотые зубы и еще крепче вцепился руками в железные прутья.

Мостовая с каждым метром убыстряла бег перед его глазами, всего в полуметре от него неслась навстречу сплошной серой массой, качаясь, дурманя голову своим нескончаемым бегом. Машина изредка потряхивала его, и тогда становилось совсем плохо. Начинала кружиться голова. Руки снова затекли, и появилось нестерпимое желание разжать их хоть на мгновение, дать передышку. Питер закрыл глаза. Так лучше. Он хорошо знал эту дорогу. Шофер, что работал на грузовике Отто, частенько брал его с собой, когда отвозил в Гринвельд хлеб. Дорога шла по краю Венского леса. Деревья росли и вверху у обочины и внизу в глубоких оврагах, так что их верхушки зачастую приходились вровень с дорогой. Это была очень красивая дорога. Навстречу бежали автомобили, и Питер слышал шум их колес. Там, наверху, была совсем иная жизнь, мирная и спокойная, а здесь, в переплете железных балок, среди грязи и копоти шел бой, шла война, и было немного страшно. И дорога вовсе была не такая уж красивая. Правильней сказать, это была ужасная дорога.

Самое главное — продержаться, не свалиться на эту проклятую бетонку. Питер уже не чувствовал ни рук, ни ног. Просто он знал, что нужно держаться, и еще держался.

Машина замедлила ход и повернула на неширокое шоссе, ведущее в Гринвельд. Еще несколько минут хода, и фургон въехал в какой-то двор.

Питер услышал, как тот же голос сказал:

— Подождем до темноты, а сейчас разгружай.

Прошло минут десять. Разгрузка закончилась. Питер опустил голову и огляделся. Пустынный двор, окруженный со всех сторон низкими каменными сараями, впереди двухэтажный дом с высоким каменным крыльцом.

Он осторожно освободил сначала ноги, потом руки и встал под машиной на четвереньки. Кося глазами по сторонам, стал растирать пальцы. Они стали совсем как деревяшки. Все тело болело.