Нина Бодэн: Сбежавшее лето

Во время этой речи лицо миссис Карвер сморщилось и стало бледнее обычного, будто все его краски перешли в волосы.

— Будь ты моей дочкой, я бы не слишком спешила тебя забрать,— сказала она.

— Вот и хорошо, что я не ваша дочь! Мне было бы противно быть вашей дочкой! Противно иметь с вами что-либо общее!

Сердце у Мэри стучало так, что казалось, будто оно оборвалось и прыгает в груди. Она выбежала из спальни, метнулась в ванную и заперлась там. Она слышала, как миссис Карвер крутит ручку, а потом тихо зовет ее, словно не хочет, чтобы слышал кто-нибудь еще:

— Мэри, Мэри, милочка...

Но Мэри сидела на краю ванны и, не мигая, смотрела прямо перед собой. Спустя минуту миссис Карвер ушла.

Мэри встала и, глядя в зеркало, принялась строить гримасы самой себе до тех пор, пока не почувствовала себя лучше. Тогда она осторожно отперла дверь, на цыпочках прошла по площадке и спустилась вниз. Тетя Элис, напевая какую-то песню, крутилась в кухне. У нее был тонкий, дрожащий голос, который вибрировал на высоких нотах.

Мэри открыла дверь черного хода, украшенную сине-красным витражом, и вышла в сад. Это был большой сад с темно-зеленым, несколько запущенным кустарником по краям и с «обработанным квадратом», по словам тети Элис, в середине, где были разбиты лужайка и аккуратные цветочные клумбы. На лужайке, разглядывая клумбу с розами, стоял дедушка. Он обожает садоводство, утверждал он, но Мэри казалось, что в действительности он любит просто стоять и смотреть, как растут цветы, поскольку всю работу в саду делала тетя Элис. Тем не менее у него была специальная рабочая одежда, в которой он красовался и сейчас: старая клетчатая куртка, чересчур большая — постарев, он как-то усох,— и шерстяная шапочка с пышным ярко-красным помпоном, которую тетя Элис связала из разных остатков.

Когда Мэри подошла к нему, он улыбнулся, словно за завтраком ничего необычного не произошло, и сказал:

— А, это ты, Мэри? Ну-ка помоги мне в саду.

— Дедушка, когда я поеду домой?—спросила Мэри.

Она не собиралась об этом спрашивать. Слова сами сорвались с ее губ, будто кто-то внутри произнес их.

Дедушка посмотрел на нее, и на его лице появилось то же странное выражение, что и на лице миссис Карвер, словно им обоим известно нечто такое, чего не знает Мэри, но еще и какая-то грусть, будто дедушку это неведомое обстоятельство печалило больше, чем миссис Карвер.

— Разве тебе у нас не нравится? — спросил он.

Засунув в рот прядь волос, Мэри только пожала плечами, словно ей было нелегко ответить на этот вопрос, хотя на самом деле ничего трудного в этом не было. И не только потому, что жить на берегу моря, да еще в доме с садом, где можно играть, соорудить шалаш, развести костер и прятаться в кустарнике, было куда приятнее, чем в Лондоне. Мэри очень любила дедушку, кроме того, он и тетя Элис всегда были дома и по вечерам не бросали ее одну, как иногда делали папа с мамой, оставляя ее на попечение своенравного черного кота по кличке Ноакс. От полной боевых походов жизни он сохранил рваное ухо и слепой глаз, но по-прежнему царапался и кусался, как только Мэри пыталась его погладить. Однако она его не осуждала, понимая, что он испытывает, будучи запертым в четырех стенах душной квартиры, в то время как ему хотелось бегать по улицам и драться с другими котами. Бывали, правда, времена, когда она мечтала, чтобы он не сидел с обиженным видом на подоконнике, недобро сверкая единственным зрячим глазом, а свернулся бы клубочком на ее постели и сладко мурлыкал. Мэри не боялась оставаться одна, можно сказать, она вообще была довольно смелой девочкой (в этом отношении, как, собственно, и во многом другом, она была немного похожа на Ноакса), но ей становилось тоскливо. С тех же пор, как она поселилась у дедушки, она поняла, как приятно слышать внизу голоса, когда лежишь в постели. Особенно если знаешь, что эти люди не будут кричать друг на друга.

Итак, Мэри могла бы совершенно откровенно признаться: «Мне здесь очень нравится». Но она не умела говорить людям приятное и даже с трудом выдавливала из себя «спасибо» или «извините». Порой ей хотелось их произнести, но слова, словно пилюли, застревали у нее в горле. Поэтому она ограничилась лишь тем, что сказала:

— Да нет, ничего.

Дедушка поддел тростью сорняк.

— Ты ведь знаешь, мы с тетей Элис очень рады, что ты живешь с нами.

Поскольку Мэри была уверена, что правдой это быть не может, она насупилась и промолчала.

— А в том, что ты скучаешь по своим родителям, ничего удивительного нет,— продолжал дедушка.