Александр Лебеденко - Первая министерская

Разумеется, все это возможно только на уроках снисходительных педагогов. Когда же преподает латынь господин директор или русский язык господин инспектор, он же Водовоз, — жизнь под партами замирает. Разве только «Камчатка» решается еще копошиться, прилагая все усилия к тому, чтобы с кафедры нельзя было заметить никаких признаков подпольной деятельности.

Совсем другое дело на уроках француза, Карла Ивановича Форне. Именно в эти часы любопытно побывать в наблюдательном пункте где-нибудь у печки под партой, хотя бы там, где вытянул длинные, донкихотовские ноги лучший танцор класса Януш Менчик, у которого, на зависть товарищам, появились уже черные пушистые усики на верхней губе.

Но сначала следует познакомиться с виновником и центральной фигурой спектакля, штатным преподавателем французского языка господином Форне.

Если спросить старожилов, хотя бы того же Менчика, который легкомысленно расходует два года своей молодой жизни в каждом классе, то окажется, что Карл Иванович — это уже «прогресс» по сравнению со своим предшественником «Матреной Ивановной», или, иначе, надворным советником Антоном Карловичем Пуссеп.

Антон Карлович не признавал обязательной для педагогов униформы. Он носил упомянутый в соответствующем циркуляре синий вицмундир не с темно-синими, а с рыжими, истертыми и изорванными брюками.

В морозы он набрасывал на плечи темно-зеленый плед, на котором бережно пронес сквозь долгие годы следы злых мальчишеских шуток и шалостей, начиная от подозрительных пятен и кончая сухими селедочными хвостами, чешуей лука и цепкими репейниками. Ходили слухи, что у себя на родине Антон Карлович получил только начальное и какое-то ремесленное образование и, эмигрировав в Россию, совершенно случайно занялся педагогической деятельностью, опираясь не на образовательный ценз, а на случайные, но веские связи.

Господин надворный советник ушел в отставку только в прошлом году не столько по возрасту, сколько в результате неудачной встречи с попечителем, посетившим горбатовскую гимназию.

Попечитель, известный гистолог, не говорил по-французски, а Антон Карлович, невзирая на тридцатилетний стаж пребывания в России, не говорил по-русски. Директор гимназии оказался плохим переводчиком: из иностранных языков он знал только язык древних римлян и не менее древних афинян.

Двум почтенным педагогам так и не удалось сговориться, и они решили расстаться навсегда. Не помогли даже связи, и Антону Карловичу пришлось уступить чиновному гистологу и подать прошение об отставке.

Карл Иванович Форне по-русски говорил неплохо, но с сильным акцентом, знал наизусть «Полтаву» и даже умел ругаться, не всегда, впрочем, улавливая истинный смысл ругательств, к немалому удовольствию гимназистов.

Он был чрезвычайно близорук и, читая книгу, вынужден был приставлять ее к самому носу. В этот момент он не замечал ничего, что творится в классе. Ученики уже давно установили это обстоятельство экспериментальным путем и отвечали ему исключительно по шпаргалкам. Вызванный для ответа гимназист выходил к кафедре, в правой руке держал раскрытую книгу, а в левой распускал узкую, как змея, бумажную ленту, на которой мельчайшими буквами были написаны перевод, слова и даже спряжения излюбленных Карлом Ивановичем неправильных французских глаголов. Слушая удачные ответы гимназистов, педагог исполнялся убеждением в своей талантливости, довольно кивал круглой головой и говорил:

— Се бьен, се бьен!

Перед каждым уроком Форне класс коллективно обсуждал, вводится ли на предстоящий урок военное положение, или же на уроке будет «на земле мир, в человецех благоволение». Если большинству нужно было на уроке французского готовиться к латыни или писать заданные накануне сочинения по русскому языку, объявлялось в «человецех благоволение».

Тогда в классе воцарялась тишина, ученики вдохновенно читали французу стихи и прозу по шпаргалке, а оставшиеся без дела могли читать под партой Дюма или Хаггарда, рисовать карикатуры или каллиграфически выписывать все те же сентиментальные инициалы.

Но чаще всего объявлялось военное положение.

Класс развлекался.

Когда Форне входил в класс и занимал место на возвышении, в дальнем углу на губной гармошке кто-то немедленно заводил:

Форне вскакивал и кричал:

— Какой музик в классе? Прекратить песопразие!

Но гармошка не умолкала. Тогда Форне, схватив классный журнал, семеня ногами, торопился к «Камчатке», прямо к последней парте, где сидели Беленко и Менчик, самые высокие парни в классе. На Камчатке Форне заставал полный порядок. Руки гимназистов лежали на верхней доске, и глаза ели начальство.