Галина Ширяева - Утренний иней

— Понимаешь, Ветка, — сказал он не сразу, даже после того как откашлялся. — Просто я вспомнил, как это уже было один раз. И тогда тетя Валя тоже почему-то начала эту свою упаковку с телевизора.

— Как это — было? А почему я этого не помню?

— А ты не можешь этого помнить, ты тогда была совсем маленькой.

«Как же так? — подумала Ветка. — Выходит, они спокойно помирились тогда сами? Без моего участия? А я их спасаю!»

— И тебя тогда… простили? — спросила она заинтересованно.

Ей надо было знать, как его простили и каким образом он этого прощения добивался, поскольку все-таки продолжала считать, что трудное дело мира в их семье лежало именно на ее, на Веткиных, плечах.

— Так тебя простили тогда?

— Простили, — не очень охотно отозвался отец.

— А что ты для этого делал? Чтобы простили?

— Да вроде бы ничего.

— Припомни! Уж пожалуйста, припомни!

Ничего припоминать он не захотел. А ведь у Ветки в запасе было самое последнее, самое опасное оружие — угроза уехать в Каменск, к матери.

— Так, — сказала Ветка. — А теперь ты в чем виноват?

— Ни в чем!

— Ни в чем?

— Ни в чем!

— А тогда? — спросила она прямо.

Отец молча посмотрел на Ветку.

— А тогда? — решительно повторила свой вопрос Ветка. — Тогда ты был виноват? И не напоминай мне, пожалуйста, про разумные пределы! Тетя Валя действительно выводит тебя на чистую воду, да?

Отец очень серьезно обиделся, даже отказался от аспирина, который принесла ему Ветка. Кажется, Ветка перестаралась. Его надо было бы сначала подлечить и покормить обедом, а потом уже приводить в действие свое грозное и последнее оружие.

Он ушел на кухню, и через некоторое время Ветка услышала шум закипающего чайника, и до нее донесся запах эвкалиптовой настойки. Кажется, он начал лечиться сам. Вот уж чего никогда не делал раньше! Себя он лечить не умел.

— Ты заодно уж и пообедал бы! — крикнула ему Ветка.

— А что, разве есть обед? — отозвался он довольно дружелюбно, сделав вид, что и не заметил стоящего на плите какого-никакого обеда. — И что же там?

— Ешь, что дают!

Через несколько минут он появился на пороге и заинтересованно спросил:

— А как ты думаешь, сколько времени мы с тобой вот так сможем продержаться?

— Год! — жестоко сказала Ветка.

— Год? — ужаснулся он весело, хотя веселье это было деланным. — Ты думаешь — год?

— А сколько?

— А я думаю, что завтра чуть свет, с первым автобусом, вернется наша мама.

— Это почему же ты так решил?

— Да потому что я знаю нашу маму сто лет! — В голосе его Ветка уловила раздражение, которое он не сумел скрыть, хоть и старался это сделать.

— Сто лет! — вздохнула она грустно. — А на сто первый разругались! А ты уверен, что она вернется?

— Уверен!

В его голосе Ветка снова уловила раздражение и совсем расстроилась.

— Ладно! Уж ты, пожалуйста, помирись! — попросила она тихо. — Где уж нам нос задирать, если отголоски…

Отец ничего не ответил. И Ветка замолчала, немного обнадеженная его уверенностью в том, что мать вернется завтра с первым автобусом, и до конца расстроенная своей собственной уверенностью в том, что отец этого не хочет.

К Насте она так и не пошла, отложив на этот раз свой визит к ней до завтра, до возвращения матери, и успокоив свою тревожную совесть предположением, что в городе началась небольшая эпидемия гриппа.

Вечер они с отцом провели хорошо, даже распаковали I включили стоящий на полу телевизор. Наверно, на полу ему стоять не очень-то нравилось, он показывал плохо, трещал и квакал.

Но все равно оттого, что светился этот давний домашний очаг, к тому же еще и выполняющий обязанности надежного и верного щита, было по-старому уютно и хорошо.

А ночью она проснулась в тревоге. Вздрогнув, она села на постели и, откинув одеяло, прислушалась. Что могло ее разбудить?

В спальне у отца горел свет. Может быть, это у него что-нибудь так громко звякнуло?.. Но почему же такая тревога охватила Ветку?

Она тихонько вылезла из-под одеяла и босиком прокралась к отцовской двери.

Отец лежал в постели и читал толстую книгу с трудным медицинским названием. У него был больничный лист со вчерашнего дня, и он мог позволить себе не спать ночью.

На столе горела настольная лампа, рядом с ней лежали еще одна толстая книга и большой карандаш. Ничего такого, что могло бы вот так звенеть, возле него не было. Она вернулась к себе, не понимая, что же это могло так тревожно ударить в ночи.