Галина Ширяева - Утренний иней

Усадив деда на диван, она поспешила на кухню включить самовар. Однако дед пошел за ней следом и снова начал спрашивать, на этот раз почти строго:

— Так кто приходил? Может, мне самому побежать догнать, коль от тебя не дознаешься?

— Ну… ну учительница приходила.

— Это зачем же?

— А так! — сказала Настя грубовато. — Делать ей нечего, вот и ходит.

— Гм. Во как! А что это за бумажку она тебе сунула. Вон вижу, из кармана торчит.

— Адрес свой оставила. Чтоб зашла к ней, уроки спросила.

— А что ж, прислать из класса никого не могла? Так ведь вроде в порядочных школах делается! Сама заявилась! Тоже любит, значит, по домам ходить. Без гостей, значит, не может. Так что ж ты ее в дом-то не пригласила?

— А! — махнула Настя рукой, сама чувствуя, как фальшивы и ее голос и ее жесты. — Наследила бы тут у нас в сапогах. Потом паркет натирать заново…

— Паркет — ничего! — весело воскликнул дед. — А то вот придут да в душе наследят. Потом никакой стиркой-натиркой не ототрешь следы-то ихние.

В самый раз, наверно, ласково положил он руку ей на плечо!

— Ты, Настенька, прости меня, если что не так я с твоей Евлампией поступил… Она ведь сама! Я-то ведь ее не трогал! Помнишь ведь, как все было? Мало, видишь ли, ей за коврик дал! Сама бы пчел разводила, коли мед понадобился!

— Она маленькая была. Не надо так, — глотая подступившие к горлу слезы, сказала Настя. — Не надо, пожалуйста, больше…

— Ладно, ладно, Настасенька, не буду! И так во всех инстанциях наговорились… Так вот ведь, Настенька, не признали за ней правды! Вот ты ее жалеешь, из-за нее со мной поссорилась, а за ней-то ведь правды так и не признали!

Зачем он возвратился к этому снова?

— Судить-то легче всего со стороны, Настасенька! Пережить то время, Настасенька, надо было, чтобы судить. На своей шкуре то время вытянуть. Неизвестно, дорогая моя, как бы тогда все повернулось-то еще… А ты судишь!

Он несколько раз повторил это слово — судить. И каждый раз при этом взглядывал на Настю, словно ждал, как она отзовется на это слово. Он боялся Настиного суда?

А кто дал ей право судить родного деда?

— Так пошли чай-то пить, Настасенька!

— Пошли, дедушка.

Они пили чай с медом.

Тихий, семейный, уютный вечер пришел к ним в квартиру рано. Оттого, наверно, что и мать и отчим пришли с работы раньше времени — наверно, беспокоились за деда. А дед был за ужином очень веселым, шутил, смеялся, потом начал рассказывать смешные истории из своего детства. Потом и мать рассказала, как в первом классе, когда были такие забавные чернильницы-непроливайки, она умудрилась целую непроливайку пролить на платье соседки по парте.

— Кто-то эту самую непроливайку изобретал, мучился, — смеялась мать, — а я раз — и готово! Изобретение — долой!

— А та девочка? — спросила Настя.

— Какая девочка? — не поняла мать.

— Ну, на которую непроливайка вылилась?

— Ах та! Ну, слезы лила, конечно. Больше их пролила, чем я чернил… Кажется, ее мать потом это платье в черный цвет покрасила. Так и ходила потом в черном платье. Помню — долго ходила.

Почему им не было жалко эту девочку в черном платье? Почему ни мать, ни дед не чувствуют того, что чувствует Настя? Или в самом деле виноват здесь интернат и Евфалия Николаевна? Ведь и Евфалия Николаевна была когда-то такой же девочкой в черном платье…

Она сидела над нетронутой чашкой чая и смотрела в эту чашку, над которой уже не вился пар.

— Здрасьте, дорогие мои! — недовольно сказал вдруг дед. — Наша Настасья опять вроде на меня дуется, как пузырь.

— Не обращай внимания, отец. Переходный возраст у них нынче скоростной, вот и выкидывает фокусы… Кстати, что новенького сегодня было в школе, Ася?

— Ничего.

— Так совсем и ничего? — Мать почему-то спросила это с настойчивой заинтересованностью, совсем несвойственной ей, когда она говорила о школе. — Так совсем и ничего?

— Ничего.

— Гм. Ну ладно… Будем надеяться — еще появится что-нибудь новенькое.

— Настасенька? А что же ты опять бука букой? Вот уеду я завтра утром домой и теперь уж только на Новый год приеду. Так и будешь на меня до Нового года дуться?

— Нет, — тихо сказала Настя. — Я не буду.

— Ну, слава богу! Что к елке-то тебе подарить? А?.. Настасья, я спрашиваю, что к елке-то подарить?

— Спасибо… Я не знаю.

— Кто ж знает?

— Вот уж, действительно, никто не знает! — вмешался отчим. — Когда у ребенка есть все, что душе угодно, и даже больше, то уж, конечно, никто не знает.