Михаил Глазков - Горюч-камень [Повесть и рассказы]

— Анчихристы — не люди! — ворчала бабушка, рогачом сгребая к порогу солому. — И кто их только породил! Нет на них, идолов, погибели!..

Мишка вышел на улицу. По дороге на восток, по направлению к городу, двигалась вражеская колонна. Черные дымки вылетали из глушителей бронетранспортеров, набитых солдатами, грузовики буксовали на льду, сползали на обочину, и немцы саранчой обступали их, вытаскивали на полотно дороги.

А со стороны Хомутовского леса в село вступала новая вражеская колонна, со множеством штабных машин и мотоциклов с колясками.

Четверо дюжих солдат втянули в хату какой-то железный станок и тяжелые пачки бумаги. Установив станок на месте стола, выпихнутого в сени, двое солдат начали по очереди крутить педали. Откуда-то сбоку полетели листки с оттиснутыми чужими буквами. «Печатная машина», — догадался Мишка.

Пока один немец вертел ногами педали, другой не терял времени даром: стащив с себя мундир, расторопно шарил по швам и орудовал ногтями. Мишку и бабушку солдаты не замечали, словно их и не было.

…А в Семкиной хате в это время чуть было не случилось несчастье. Сюда тоже набилось много немецких солдат. Они пили шнапс, ели хозяйскую картошку, забавлялись картами, играли на губной гармошке.

Семка полеживал на печке и с двухгодовалым братишкой Ваняткой листал книгу «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Мать была в чулане, варила завтрак. Ванятка проголодался и, сев на край печки, канючил;

— Мам, дай катоски! Мам!..

— Подожди, сынок, сейчас дам, — ответила мать, подкладывая в огонь пуки соломы.

Один солдат подошел к краю печки и стал передразнивать мальчика:

— Мам, дай котоски! Мам, дай котоски!

Ванятке это явно не понравилось. Он перестал просить и недобро косил глазом в сторону немца. Тут-то и подала мать дымящуюся киселистую картофелину — прямо из кипящего чугунка.

— Мам, дай котоски! Мам, дай котоски! — не унимался немец.

И вдруг Ванятка размахнулся и залепил горячую картофелину прямо в лицо обидчику. Картофелина, прочертив липкий след на багровой щеке солдата, плюхнулась на пол. Немец взвыл от боли, схватился за щеку и, отшатнувшись от печки, заметался по хате под хохот игравших в карты солдат. Громко ругаясь, бросился к стоявшему под святым углом оружию.

Побледневшая от страха мать, почуяв недоброе, мигом схватила Ванятку на руки и выбежала из хаты. За ней, прыгнув с печки, устремился и Семка.

…По утрам глухо погромыхивало на востоке — фронт, как и месяцем раньше на западе, то отдалялся, то вновь приближался. И Мишка, просыпаясь, всякий раз думал, что где-то там бьется с врагами и его отец, и когда канонада приближалась, слышалась явственнее, радовался — гонят, значит, наши немцев.

Вражеские воинские части, проходя через село, так очистили крестьянские дворы и подворья, что из скотины остались только кошки да собаки. В Мишкином доме солдаты переловили всех кур: «Матка, кура — сюп, сюп!», забрали мед в кувшинах — с лета стоял в погребе на случай простуды. Бабушка попыталась было усовестить фрицев, но куда там.

— Грабители и есть, нехристи! — в сердцах заключила она, пряча в закутке дежку с ветчиной — авось не найдут, окаянные.

Однажды утром Мишка сидел на конике и чистил картошку в мундире. Картошка только что из печи, горячая, и он, дуя на пальцы, думал, что хорошо еще не всю картошку немцы взяли, а то есть было бы нечего.

Вдруг Мишка услышал чьи-то встревоженные голоса на улице. Выглянув в окошко, увидел бегущих по проулку людей — спешили зачем-то к Гаточке. Вошла бабушка, крестясь и бормоча молитву.

— Что там, бабушка? — спросил Мишка.

— Пленных ведут наших. По большаку. Немцы-то с собаками!

Мишка схватил фуфайку, на ходу одеваясь, бросился к двери. От порога вернулся и набрал из чугунка в карманы нечищенных картофелин.

— Гляди, не суйся близко! — бросила вдогон бабушка.

Ночью выпал снежок и подморозило, и первое, что услышал Мишка, выбежав за угол дома, это звонкий скрип снега. Казалось, он визжал, а не скрипел под множеством сапог, громким эхом отдаваясь в переулках.

Колонна пленных — человек тридцать — шла по шоссе через мост в сторону сельской церкви. Хмурые, израненные люди, кто в шинелях, кто в фуфайках, шли друг за другом в колонне по три. У кого рука на перевязи, у кого забинтована голова, некоторых, раненных в ногу, товарищи вели под руки.