Лев Кассиль - Улица младшего сына

— То написано: одна тысяча девятьсот девятнадцатый год, сынок! — произнес Никифор Семенович, бережно снял сынишку с колен, встал с кресла, поднял на сиденье Володю, чтобы стал сын сейчас ростом вровень с ним, чтобы можно было разговаривать, как с большим.

А сам прошелся по каюте, словно помолодев, затем остановился перед креслом и положил обе руки Володе на плечи:

— Ну, Вовка, это такое ты мне сказал, прямо словно сердце теплом обдало… Погоди, подрастешь, все тебе расскажу.

— Папа, да я уж давно подрос… Я уж маме выше даже локтя. А сейчас я, смотри, даже выше тебя стою. Я все пойму. Вот увидишь!

— Ну, слушай тогда, коли поймешь. Слушай, Вовка, как мы в девятнадцатом году белую моль из Крыма выбивали. Дядя Гриценко лихой был пулеметчик. А я тогда из батраков в партизаны пошел. Белые Крым захватили. Понимаешь? Белогвардейцы.

— Буржуи, знаю, капиталисты, — быстро пояснил Володя и тотчас же добавил: — Скопидомы…

— Ну да, правильно, кулаки, помещики. А мы все были за Советскую власть, пролетарии, бедняки.

— А ты, папа, был бедняк?

— Ну ясно, батраком был у помещика, ничего у меня не было — ни своего, ни общего. Понял? Только жизнь своя была молодая. Да вот общее было то, что все мы с народом одну общую думку имели, чтобы была у нас наша Советская власть. И ушли мы в каменоломни. Они ведь с тех пор так и зовутся — Краснопартизанские. Слышал, наверное? И, как ни хотели нас беляки из-под земли выковырять, ничего у них не получилось. Ушли мы под землю, вклещились в камень, — попробуй вытяни! Мы, как дубы, корнями в землю ушли. Кто сунется — тому пулю. Круто нам пришлось. Но и мы им из-под земли давали жару. Английские миноносцы пришли. Ну, пришли… Начали бить по нашим каменоломням. За один день три сотни снарядов выпустили. А что?.. Только камень перекрошили. А у нас народ крепче камня был. Правда, один раз пришлось нам туго. Полезли на нас со всех сторон. Генеральную атаку повели. Вот мы тогда как раз с дядей Гриценко в том штреке и отбивались. Как вышла передышка, закурили мы с Иваном Захаровичем, он и говорит: «Давай хоть на камне о себе памятку оставим. Может, будем живы, а может, и нет». Вот я тесаком тогда и вырубил расписку. Насчет грамоты я тогда был слабоват… Ошибок-то там нет? Эх, Вовка, досталось вашим батькам… Вот однажды было, помню…

Евдокия Тимофеевна, которую привел на корабль матрос, посланный Никифором Семеновичем, остановилась у двери каюты и прислушалась. Она уже представляла себе, как сейчас попадает Вовке от отца. Она слышала громкий голос Никифора Семеновича, что-то грохало в каюте, как будто кулаком били по столу. Евдокия Тимофеевна не выдержала и постучалась.

— Входите! — крикнул Никифор Семенович и увидел, оглянувшись, входившую в дверь Евдокию Тимофеевну. — Погоди, Дуся… — И, стуча кулаком по столу, продолжал: — Тут, понимаешь, мы их с левого фланга — бах-бах-бах!.. Погоди, мать, не мешай, прошу минуточку, это я Вовке про девятнадцатый год рассказываю…

— Погоди, мама… правда, погоди… — нетерпеливо прошептал Володя. Глаза его горели. Он стоял на кресле и восторженно слушал рассказ отца.

Володя долго не мог решить, кем ему быть, когда он вырастет. Недалеко было то время, когда он мечтал стать доктором. Потом, как и многие его сверстники в те годы, он решил, что будет полярником и станет плавать на льдине под красным флагом. Вскоре после этого собирался стать пограничником и сражаться на Дальнем Востоке против японских самураев. Затем видел себя на краснокрылом самолете, совершающем рекордный беспосадочный перелет. А шесть раз подряд посмотрев в кино «Чапаева», начал готовить себя к военной будущности и, оседлав хворостину, гарцевал во дворе, на полном скаку рубя деревянной шашкой воображаемые вражеские головы в папахах.

Когда он побывал с матерью в Мурманске и попал на большой корабль, все заслонила мечта быть моряком. И не просто моряком, а обязательно машинистом на большом теплоходе, вроде «Леонида Красина». Хоть и неприятная вышла тогда история с этим паром, все же Володя своими руками потрогал одну из тайн в грозном хозяйстве дяди Вилюя, и сам, пусть нечаянно, но все-таки разбудил дремавшую силу, жившую в машине.

Все лето Володя провел на Севере. Сперва жили в Мурманске, потом перебрались в Архангельск. Хотели выписать туда и Валентину, но она заболела — у нее долго не проходила простуда, и доктор сказал, что ехать на Север ей опасно. Поэтому решили, что к осени Евдокия Тимофеевна вместе с Володей вернется в Керчь.