Лев Кассиль - Улица младшего сына

Недаром, чуть кто из ребят под землей начинал чихать, тотчас же слышалось со стороны: «Это ты что? Простыл? Насморк схватил. Смотри, к Аширову попадешь…»

А сейчас Аширову хватало работы: подземная санчасть была полна отравленных газами.

Наверху уже возводили защитную стену, замазывали ее цементом, который быстро замешивал в кадке Манто, затыкали промасленными мешками все пазы. В то же время на секторе «Киев» подорвали один из фугасов, чтобы внутрь каменоломен проник свежий воздух.

Немцы сунулись было к этому отверстию, но два метких выстрела Корнилова стоили жизни двум гитлеровцам, которые заглянули в провал.

Обе фельдшерицы, а с ними Надя Шульгина и Нина Ковалева сбились в этот день с ног, ухаживая за отравленными партизанами. Наутро все больные были уже в строю, но с этого дня вышел приказ всем партизанам всегда иметь при себе противогазы.

Мальчики постепенно освоились со своими пионерскими пушками-самопалами. Ежедневные занятия с Корниловым в тире сказались. Конечно, ребятам не терпелось скорее применить свое оружие в настоящем деле, и они были очень обрадованы, когда командование разрешило старшим пионерам стоять вместе со взрослыми на посту охранения — правда, не на самом опасном участке, но все же в одном из важных мест: на верхнем ярусе, где пересекались недалеко от главного ствола многие коридоры.

Выходы всех этих галерей к главному стволу были давно уже заделаны искусственными стенками. Караул располагался за одной из них. Здесь надо было сидеть в полной темноте, не подавая ни звука, и следить, не предпримет ли что-нибудь противник, который взрывом уже расчистил завал главного ствола. Немцы несколько pas бросали в этот шурф бомбы, но крепкие, двойные стенки, построенные поперек галерей партизанами, не обрушились.

Однажды Володя, вооруженный своим обрезом-самопалом, дежурил здесь вместе с дядей Гриценко и старым Шустовым. Оставив Володю подле стенки, в которой имелось отверстие для наблюдения, оба старых партизана отошли в глубь штрека, чтобы покурить. Володя слышал, как они шептались, вспоминая былое.

— Помнишь, Иван Захарович, — доносился до Володи шепот Шустова, — не забыл еще, как девятнадцатого мая, тогда, в девятнадцатом году, наседали тут на нас деникинцы?

— Эге ж, как про то не помнить! Такого не забудешь, — отвечал немногословный дядя Гриценко.

И Володя видел, как во мраке едва заметно возникало маленькое светлое пятнышко и тотчас исчезало: это дядя Гриценко затягивался цигаркой, которую держал прикрытой в кулаке.

— А помнишь, как англичане миноносцы свои подвели да и давай садить по нашим каменоломням? Я так считаю, что снарядов триста выпустили.

— Не меньше того.

— И тоже некоторые газком были заправлены. А?

— Как же то не помнить! А только что толку для них с тех снарядов было?

— Толку не было.

— Эге ж, и теперь не будет.

— Я то и говорю, — соглашался Шустов.

На этом и закончилась беседа двух старых друзей, много лет подряд проведших вместе на земле и на море, где оба рыбачили, и вот теперь опять сошедшихся под землей.

В это время в боковой галерее послышался короткий стук, будто что-то упало. Шустов велел Володе остаться на месте, а сам с Гриценко пошел в поперечный штрек, чтобы узнать, что там происходит. Володя остался один. Как раз в этот час на проверку постов вышли Корнилов и Шульгин. Они шли с затемненными лампами, держа в руках, по подземным правилам, пистолеты с открытыми предохранителями. Когда они вошли в галерею, которая вела к главному стволу, из темноты раздался негромкий голос Володи:

— Кто идет?

Привыкшие действовать в темноте, партизаны уже узнавали друг друга по голосу, и Корнилов, услышав Володин голос, вместо пароля тихо ответил:

— Свои, свои…

Он двинулся дальше, не снимая чехла с лампы и осторожно щупая неровности стены. Неподалеку от него тотчас же послышался шорох и снова настойчиво прозвучал голос Володи Дубинина:

— Стой! Пароль!

Корнилов шагнул было вперед и вдруг почувствовал, как в грудь ему больно уперся холодный ствол.

— Вовка, да ты что! Не узнаешь, что ли?

— Пароль или стрельну! — прозвучало в темноте.

— Фу ты! — уже рассердился Корнилов, но поспешил все же произнести: — «Москва»!

Обрез отодвинулся от его груди, и в темноте близко прозвучал отзыв:

— «Мушка»! Проходите, дядя Гора.

— Ты что это выдумал, Вовка? Ведь так и застрелить меня мог бы… Голоса моего, что ли, не узнал?