Лев Кассиль - Улица младшего сына

Шустов молчал. Ему было известно, что немцы хватают каждого, кто появится в районе каменоломен. Правда, до сих пор арестовывали только мужчин. Но кто знает — может быть, и ребята покажутся им подозрительными.

Немецкий солдат, ходивший близ главного входа в каменоломни с ружьем, вскинутым на руку, в эту минуту повернулся спиной к лазу и зашагал в обратную сторону. Шустов покусал ус и, с тяжелым сердцем взглянув еще раз на ребят, сделал им знак рукой.

— Пошли, Толя! — бросил Володя и легко выкатился наружу.

Толя не отставал от него. Оба мальчика исчезли за краем отверстия. Шустов осторожно выглянул — разведчиков уже не было видно: они, должно быть, притаились в выемке, которая темнела пониже лаза. Через минуту оба мальчика, ползком подобравшись к Лыске, присели на корточки возле него. Шустов видел, как они озабоченно разглядывают покалеченную ногу лошади. Издали казалось, что только раненая лошадь интересует этих двух мальчуганов. Если бы Шустов мог подползти к ним ближе, он бы услышал такой разговор:

— Знаешь, Толик, что я тебе сейчас скажу?

— Что, Володя?

— Ты посиди тут возле Орлика, будто ногу его разглядываешь, а я тем временем живенько туда сбегаю, к домику. Ближе-то я лучше разгляжу, что у них там такое.

— Тебя ж погонят.

— Я с подходом. Будто помочь прошу. Скажу: лошадь мучается… А сам все высмотрю пока что… А ты тем часом попробуй-ка Орлика наверх погнать. Надо вызнать, что у них там, наверху…

— А ты скоро обернешься?

— Я вмиг… Ну, что глядишь? Сказано раз — исполняй! Слышал, кажется, что меня командиром группы назначили, значит, делай, что тебе говорят! — сердито добавил Володя и решительно зашагал в сторону домика.

Он шел и нещадно тер глаза рукавами пальтишка, но глаза, как на грех, уже привыкли к свету и сейчас ни за что не слезились. Тогда, громко хныча и продолжая кулаками и рукавом водить по глазам, Володя приблизился к солдату, стоявшему на карауле возле домика. Тот насторожился, взял наизготовку свой автомат, крикнул:

— Эй-эй! Цурюк! — и помахал рукой, как бы сгоняя Володю прочь с тропинки, по которой он спускался.

Но Володя очень естественно хныкал, тем более что ему в эти минуты действительно было очень страшно. Он чувствовал себя без заботливого дядьки Шустова и товарищей ужасно беспомощным и одиноким. И в конце концов немец заинтересовался. Он крикнул что-то непонятное. Володя, не зная, с чего начать, чуть не сказал: «Дядя»… Но тут же решил, что уж больно противно даже ради дела назвать фашиста таким хорошим словом. И он заканючил:

— Жалко Лыску… Ой, как жалко! Наш! Мой! Мейн пферд.

Солдат, конечно, ничего не понял. Он с брезгливым недоумением смотрел на плакавшего русского мальчика. Володя показал сперва на автомат, потом на свою ногу и опять заговорил что-то, показывая теперь уже в сторону Орлика. Солдат посмотрел вдаль, на лошадь, потом уставился на Володю, усмехнулся большим, губастым ртом, в котором тускло блеснули два ряда стальных зубов, и вдруг, сняв с себя автомат, наставил его на Володину ногу. Володя неплохо разыграл испуг и снова сделал вид, будто горько плачет, бормоча: «Ой, жалко Лыску, мучается». И он опять ткнул пальцем в сторону Орлика, которого в это время Толя тянул за челку, стараясь заставить лошадь идти вверх.

Пока Володя объяснялся с караульным, из домика с проводами вышли унтер-офицер и солдат. Унтер тотчас же окликнул караульного, быстро подошел к Володе и, замахнувшись на него прикладом автомата, крикнул: «Вэг!» — и показал рукой, чтоб Володя убирался прочь. Мальчик медленно отошел и направился к Толе. Он уже успел высмотреть все, что ему было нужно. Пока он вертелся возле караульного, входная дверь дома несколько раз открывалась и снова захлопывалась. Цепкий взгляд маленького разведчика успел приметить находившихся внутри домика офицеров, солдат. Через окно можно было рассмотреть телефониста, склонившегося над полевым аппаратом. Кроме того, с места, где стоял караульный, Володя разглядел, где расположены пулеметы и охрана штаба.

Возвращаясь к Толе, который уже подтянул Лыску к вершине холма, Володя нарочно выбрал лощинку, в которой его не мог заметить автоматчик, ходивший у главного входа каменоломен. Отсюда хорошо были видны минометные гнезда немцев и батарея полевых орудий на дальнем холме. Из хоботов содрогавшихся пушек бесшумно выпыхивало пламя: сперва — из одного, спустя миг — из второго, потом — из следующего. И через секунду запоздалые тяжелые, глушащие удары, как кувалдой, били по ушам мальчиков. Тугой воздух отворачивал полы пальтишек, Фашисты вели огонь по Керчи.