Анатолий Чупринский - Емеля

Ничего не сказала Щука. Лишь хвостом в воздухе вильнула, замысловатый какой-то крендель выписала и шлепнулась обратно в колодец. Емеля наклонился над колодцем, сложил ладони рупором, принялся кричать:

— Не хочу я этого! — кричал Емеля, — Хочу быть свободным!!!

Но вдруг замер, выпрямился, приложил ладонь к груди и с некоторым удивлением и испугом, начал к себе прислушиваться. Губы его, едва слышно шептали:

Емеля, забыв про ведра с водой, закатив глаза к небу, побрел в поля. Он шел, едва заметно покачиваясь, напряженно бормоча себе под нос:

С того самого дня соседки мамаше Емели просто прохода не дают. Терроризируют своим фальшивым сочувствием.

— Бедный Емелюшка! Влюбился и головушку потерял.

— Стихи сочиняет!

— Это уж самое последнее дело, стихи!

— Много вы понимаете! У него талант прорезался!? Он — поэт!

— Да, уж! Куда там! Поэт, объелся котлет!

— Попроси помочь, фиг с маслом! Пофигист!

— Много вы понимаете, сороки! Нечего у моего дома отираться! Кышь, отсюда! Поэт в деревне, больше, чем поэт!

Мамаша дрын в руки взяла, продемонстрировала серьезность своих намерений.

Соседки, надо думать, ретировались.

А дальше случилась и вовсе какая-то… запредельная фантасмагория, извините за выражение! Наш Емеля заиграл на гармони. Откуда взял? Может, от отца осталась? Неизвестно! Где, когда, у кого учился? Полный мрак. Нельзя же, в самом деле, с бухты-барахты, схватить… арфу и сбацать не ней… прелюд С. В. Рахманинова!? А сольфеджио? А тональности? А гаммы? Ну, хоть какие-то ноты знать надо?

Оказывается, можно! Запела, заныла душа, схватил первый попавшийся под руку инструмент, растянул меха, (развернись плечо, размахнись рука!), и понеслось.

Тем более, Великий Дирижер тут как тут. Веселый весь такой, в приподнятом настроении. Так и размахивает своей палочкой.

Понеслась над полями, да над чистыми, песня.

По все округе представительны прекрасного и одновременно слабого пола побросали свои грабли, метлы, прялки, скалки и застыли в неподвижности. Слушают.

Бедная, счастливая и несчастная царевна Яна в это время сидела во дворце у окна и, грустно вздыхая, писала письмо. Разумеется, Емеле. Кому еще-то она могла писать. И в ушах у нее, разумеется, звучали отголоски той самой симфонии, которую они оба слышали тогда, в саду под яблонями.

Яна на секунду замолчала. Очевидно, подыскивала подходящую рифму.

— Все музчины подлесы! — проходя мимо, между прочим, сообщила Клара.

Вряд ли царевна Яна услышала. В это мгновение она была далеко, далеко…

Среди ночи Царь вызвал к себе обоих референтов. Но тех, на мякине проведешь. На драной козе не объедешь. Оба явились в костюмах, в галстуках, в темных очках. Будто и вовсе спать не ложились. А может, в правду, не ложились. Служба у них такая.

Царь батюшка без обиняков непосредственно к делу:

— Что нам известно о любви? Как факт.

— Рефлекс! Инстинкт!

— Игра гормонов!

— Задача! Надо царевну оградить от этих… инстинктов и гормонов! Какие будут предложения?

— Будем стараться!

— «Будем» это… фютюр сампль! Будущее неопределенное, если по-французски. Что намерены делать в настоящем? Конкретно!

— Ждем ваших указаний!

— Кто такой Емеля?

— Дурак! Лентяй!

— Соберите о нем всю информацию! В общественной жизни участие принимает? Лоялен или диссидент?

— Рифмоплет! Стишки какие-то туманные сочиняет. Мутные стишки.

— Досье на него имеется?

Референты мгновенно положили на стол две пухлые папки.

— В двух экземплярах!

Несколько минут Царь листал страницы. Взвешивал, оценивал, сопоставлял.

— Вызывайте Дантеса!

— Всегда готов. Ждет за дверью.

Один из референтов открыл дверь. В кабинете Царя возник субъект в мундире поза-позапрошлого века. С каким-то не запоминающимся лицом.