Николай Федоров: На аптекарском острове

— Конечно. А для кого же?

— Помнишь, Графиня рассказывала, что когда они с Ленкиным дедушкой в последний раз на выпускном вечере виделись, там оркестр все время «Амурские волны» играл. Вот я и подумал: как заиграешь ты «Амурские волны», так дедушка все сразу и вспомнит. И они… Ну, в общем, у них все тогда хорошо будет. А может, и у меня…

— Так я же плохо еще играю. Может, подождем полгодика?

— Да ты что?! Полгода! Сегодня пойдем! Надо торопиться.

И тут меня охватило какое-то странное возбуждение. Мне вдруг показалось, что именно сегодня должно решиться что-то очень важное. «Да, да, Клочик тысячу раз прав, — думал я. — Надо торопиться. Потом будет поздно». Если бы в тот момент меня кто-нибудь спросил, почему надо торопиться и что будет поздно, я бы вряд ли ответил. Но я твердо сказал:

— Хорошо. Я согласен. Пошли!

— Нет, — сказал Клочик, — сейчас рано. Люди кругом. Дворники. Разве они дадут серенаду сыграть. Ночью пойдем. В двенадцать.

— В двенадцать?! Так нас же не пустят!?

— Все продумано. Моя мама в ночь работает. Я подхожу к твоему окну, ты потихоньку вылезаешь, пробираемся к Ленкиному дому, играем серенаду и расходимся. Смотри не проспи только. На всякий случай оставь окно приоткрытым.

Дома, стараясь не глядеть на зеленый мешок, я сразу прошел в свою комнату и закрыл дверь. Никто даже не спросил меня ни о чем. В начале двенадцатого в нашей квартире погас свет и повисла тишина. До прихода Клочика оставалось сорок минут. Я прислушивался к каждому шороху под окном, и во рту у меня было почему-то сухо. Тогда я прилег на кровать и решил расслабиться по системе йогов. Но в жизни все ужасно странно устроено. Другой раз полночи крутишься, уснуть хочешь — и никак. А когда не надо, глаза не успеешь закрыть, как уже дрыхнешь. Одним словом, я лег на кровать и уснул. И сразу увидел сон. Мне снилось, будто Клочик стоит возле памятника Крузенштерну и играет на моем альте «Амурские волны». И так здорово у него получается — просто блеск! А бронзовый адмирал, чем-то похожий на Ореста Ивановича, держит в руках мою удочку и дирижирует. Сам я стою рядом с Клочиковым фотоаппаратом в руках. Напротив, на скамейке, как все равно в партере в первом ряду, сидят и слушают музыку мои родители, Клавдия Александровна с Ленкиным дедушкой и сама Ленка. У папиных ног лежит зеленый вещмешок, доверху набитый какими-то вещами. Из мешка торчит наш торшер с зеленым абажуром. А моя мама почему-то сидит в мотоциклетном шлеме.

Клочик кончил играть. Все захлопали и закричали «браво». Я тоже стал кричать «браво», а потом добавил: «По такому случаю я сейчас сниму всех на блюде. Бесплатно». Но на меня замахали руками, затопали и закричали, что сниматься на блюде они не желают. А Крузенштерн протянул удочку и стал щекотать мне кончик носа. Я чихнул и проснулся.

Из открытого окна торчала длинная ветка. И тут же я услышал громкий шепот Клочика:

— Уснул все-таки. Вставай.

— Сколько сейчас? — спросил я.

— Полвторого, — ответил Клочик. — Проспал я. Будильник почему-то не зазвонил. Ну, ничего. Это даже лучше. Вылезай!

Я взял альт и вылез из окна. Ночь была совсем теплая и светлая. А вокруг стояла такая необыкновенная тишина, что даже слова, произнесенные шепотом, казалось, разносились по всему городу.

На груди у Клочика я заметил фотоаппарат, а сбоку висела еще какая-то сумка.

— Зачем это? — тихо спросил я.

— Так, на всякий случай, — ответил Клочик. — А это вспышка. У соседа попросил. В полной темноте снимать можно.

Мы вышли на непривычно пустую, притихшую улицу. На углу светофор бессмысленно переключал свои огни. Большой серый кот чинно и неторопливо переходил дорогу на красный свет. «Ночью все кошки серы», — почему-то подумал я. Вдруг впереди отчетливо послышались чьи-то шаги. Шаги в этой тишине казались жутко тяжелыми и громкими, будто бронзовый адмирал Крузенштерн, покинув свой пьедестал, решил размяться. Мы кинулись в ближайшую парадную и притихли. Мимо нас прошла девушка с букетом тюльпанов в руках. Снова стало тихо. Наконец через несколько минут мы стояли напротив Ленкиного дома. Где-то далеко, за мостом Лейтенанта Шмидта, лязгнул трамвай, и от этого далекого звука вокруг стало еще тише. Клочик глубоко вздохнул, словно собираясь нырнуть, и сказал:

— Давай, Леха!

Мне казалось, что стоит сейчас вынуть трубу и сыграть хотя бы одну ноту, то сейчас же проснется весь-весь город.