Надежда Сапронова - Когда деды были внуками

Письмо перечитали дважды, а трешка произвела ошеломляющее впечатление. Бабка долго ее не тратила: хвасталась ею перед соседками. Но в дырявом кармане деньги все же не залеживаются: пришлось и трешку отдать старосте — в погашение недоимки. Вся семья провожала ее глазами, как староста ее в свой кошель клал. А бабка, как всегда, всех утешила.

— Ну и пес с ней! Зато твою душеньку теперь в покое оставят, волки ненасытные! — Это она отцу еще при старосте сказала.

Пашка аж крякнул от удовольствия. А староста сделал вид, что не слыхал, и поскорее дал ходу.

Что со старухой глупой связываться? Он бы и связался, пожалуй, да бабку Елену все на деревне уважают: попробуй-ка посади ее в «закуток» на съезжую… Весь закуток разнесут — и с ним самим вместе!

Время шло…

День на земле сначала укорачивался, потом потоптался на одном месте, а затем начал удлиняться. А под землей он все время оставался одинаковым: двенадцатичасовым. Да и дня-то, собственно, не было: в темноте влезали под землю, в темноте выходили.

Прошло полгода.

Савка и Андрей стали заправскими шахтерами. Лица потемнели, и засверкали белки. Руки и колени огрубели и покрылись защитной коркой, как подошвы собачьих лап.

Только дышать в шахте не становилось легче. Случалось, что шахтер, работая, вдруг начинал клониться к земле. Тогда его вытаскивали в бадье на воздух — «оклематься», прийти в себя.

За это время умерли два шахтера и стряпуха. И все жаловались перед смертью: «Дыхать трудно»…

Ребята пока на ногах держались, но и они порой «млели».

Бежали недели одна за другой, обрываясь на воскресеньях.

И вот однажды пришла желанная весть от земляков: «Берите расчет, работу вам нашли на соседней штольне. У того самого подрядчика-земляка, у Авдеева».

В субботу ребята заявили хозяину: «Давайте расчет». Хозяин уговаривал остаться, но они настояли на своем. Обсчитав, елико возможно, при расчете, хозяин их отпустил.

Ребята ушли к землякам, несмотря на близость ночи: дорога короткая, знакомая.

Домом родным показался ребятам старый барак; матерью — добрая Анна Петровна.

Вечер прошел, как праздничный, в разговорах и с чаем.

Утром сват подрядчика повел их наниматься. Застали его на семейной квартире. В маленькой комнатке жили всего две семьи: Авдеев (пока один — жена еще не приехала) и другой подрядчик с женой и грудным ребенком. Спали на кроватях, а на двух окнах даже цветы, впрочем, совершенно захиревшие от «воздуха», как пожаловалась хозяйка.

Это было сверхпривилегированное положение человека на шахте, значит, не простой это для хозяина человек.

Авдеев из земляческих чувств нанял ребят, но предупредил:

— Держите ухо востро: начальству не перечьте, смутьянов не слушайте: враз уволим.

— А разве и у вас… того… смутьяны водятся? — спросил сват.

— И предостаточно, — отвечал Авдеев. — Первый — кузнец здешний, Кондрашов. До чего человек вредный, сказать не могу! По виду — воды не замутит. Слова простые говорит, будто хорошие. А послушаешь — и самому себе в морду дать хочется. Без наживы на подряде, какой же я подрядчик? А Кондрашова послушаешь, выходит, я жулик. А хозяин и вовсе кровосос и аспид. Да все это так спокойненько, с рассуждением, что и крыть нечем. Ну, а голытьба-то шахтерская на такие речи падкая, подхватит и давай бунтовать: то ей жратва плоха, то крепи слабы, то обсчитывают вишь… А Кондратов меньше всех кричит. Только изредка как топориком по башке стукнет умненько. И не подкопаешься под него. Вредный человек, — закончил Авдеев.

Савка слушал, безразлично поглядывая по сторонам, а сам мотал себе на ус: и учитель говорил, что кулак — кровосос. И учитель говорил: борись, Савка, с неправдой! Может, этот Кондрашов из тех людей, каким был и учитель?

— Ну, ребята, пошли! — заключил Авдеев, а свату наказал: — А ты оставайся тут. Ворочусь, посошок тебе на дорогу выправим! — день воскресный!

Авдеев повел ребят в барак, где помещалась его артель. Там их встретила толстая неопрятная стряпуха недобрым, исподлобья, взглядом. Ребята сказали свое «здравствуйте, тетенька», а Авдеев пояснил:

— Вот тебе новых столовников привел, прошу любить да жаловать.

Стряпуха не ответила ничего. Авдеев сказал еще несколько слов, искоса наблюдая за поведением стряпухи: она была, как узнал Савка впоследствии, главным фискалом хозяина по их артели, и Авдеев немного ее опасался, хотя и сам был прихвостнем не из последних.