Александр Папченко - Давно не пахло земляникой

Едва поезд, петляя и изгибаясь, выбрался за город, в вагоне потемнело. Огромная, синюшнего цвета туча закрыла полнеба. И там, где эта туча смыкалась с землей и где было черным-черно, казалось, что шевелится какое-то огромное животное. Волька поежился и решил больше туда не смотреть. Вдруг, заглушая стук вагонных колес, ударил гром. Налетевший шквал взъерошил деревьям гордые чубы. И оторвал бы их, точно оторвал бы, если бы не стих внезапно.

— Ну, сейчас… — сказала Анастасия Ивановна.

Действительно, притихший было ветер с новой силой навалился на деревья, сгибая и теребя их ветви, выворачивая серебристую изнанку листвы. Метрах в десяти над землей, размахивая страницами, как крыльями, пролетела газета. От того, что она летела так высоко, и от того, что на синюшном фоне неба она казалась ослепительно белой, какой-то призрачной, Вольке стало не по себе. Он подумал, подумал — и пересел к Инне и Анастасии Ивановне. Несколько тяжелых капель упало на стекло и, оставляя за собой кривые чистые дорожки, соскользнуло вбок. И тут прорвало. Стена дождя обрушилась на землю. Удар был настолько плотным, что над травой поднялось небольшое облачко пыли. Правда, оно тут же растаяло, прибитое дождем.

Впереди тревожно прогудел электровоз. В купе посвежело. Вместе с брызгами в открытое окно хлынули запахи мокрой травы. То ли клевера, то ли кашки…

— Я включу свет? — спросил Волька.

Дождь закончился так же внезапно, как и начался. Тучи, обессилено урча, уползли на край неба. И опять засветило солнце.

Хорошо лежать на второй полке в вагоне скорого поезда, высунув локоть и немного лицо в открытое окно. Как сейчас Волька и Инна. Волька на одной полке, Инна на другой. Анастасия Ивановна, измученная жарой и Киевом, прикрыв лицо газетой, похрапывала на нижней полке, но днем это звучало не так ужасно.

Хорошо лежать, положив под бок подушку, на второй полке вагона скорого поезда и смотреть на ускользающий за горизонт пейзаж. И лениво размышлять о чем-нибудь важном, не сиюминутном. Как, например, сейчас Волька. «Для чего нужен дирижер? — думал Волька. — И зачем он машет? Можно ведь поставить какой-нибудь большой метроном… Для ритма. А ноты же у всех музыкантов есть. Достаточно им только играть без ошибок…»

— Он даже не пришел, — прервала вдруг Волькины размышления Инна.

Волька, не зная, как еще убедительнее выразить сочувствие покинутому ребенку, пошевелился и скорбно свел над переносицей брови.

— Может, его задержали на работе? — после некоторой паузы предположил он.

— Глупости. Какая еще работа. — Инна тяжело вздохнула. — Кто его допустит?

— Как это? — обиделся за Инниного отца Волька.

— Даже телеграммы принимают разносить только с шестнадцати лет, — скучно объяснила Инна. — Или с восемнадцати?

— Как это? — поразился Волька. — Он что, безработный? — Волька чуть не ляпнул «несовершеннолетний», но тут же прикусил язык. Несовершеннолетний отец — это вообще ни в какие ворота!

— Ну, ты все равно как моя мама… Причем тут… если мы влюблены со второго класса? И он, представляешь, не пришел на вокзал меня проводить. Представляешь? — объясняла Инна ситуацию Вольке, как объясняют маленьким, совсем маленьким детям. — Я, представляешь, специально пригласила Маринку, потому что она не верила… Она вообще в любовь не верит. А Зализина пришла. С биноклем. С таким вот… с военным. У папы выпросила. Едва. Мы с Зализиной на одной парте сидим. Она сцены расставания обожает. Представляешь? Анутдинова, и та пришла. Она вообще никуда не ходит, даже в зоопарк, вся по уши в своей математике. А он взял и не пришел. Представляешь? Они, как дуры, замаскировались с биноклем в телефонной будке. Там уже очередь к телефону озверела, а его все нет. Представляешь? Что теперь они обо мне подумают?

— Да-а — а-а… — опять протянул Волька, тщетно пытаясь сосредоточиться, чтобы поддержать разговор. Но мысли шныряли внутри головы во всех направлениях и никак не хотели выстраиваться в правильный логический ряд. Одно хорошо — не нужно было больше морщиться, выражая соболезнование.

— Хорошо что не пришел, — сказал наконец Волька первое, что пришло ему на ум, — а то позориться…

— Да?! — страшно удивилась Инна.

Внизу яростно всхрапнула Анастасия Ивановна.

— Молчать! Цыть! — приказала Инна.

Тетка послушно затихла и перевернулась на бок.

Инна секунду подумала, вспоминая, какую это гадость ей сказал Волька, и, вспомнив, подняла печальные глаза: