— Ш-штакетник — хрясь! Кирпич — тресь! Янчик по законам инерции пролетает вперед, в шиповник. И как заорет там! В колючках!
Волька окинул взглядом притихших попутчиц. Те сидели с открытыми ртами.
— Убился? — предположила Анастасия Ивановна.
— Куда там. Это вы Янчика не знаете. Хуже. Все сбежались! Даже с соседней улицы прибежали. Представляете? Никто не понимает, в чем дело! Штакетник валяется поломанный, Янчик в кустах торчит ногами вверх! Только им разве объяснишь, что это каратэ. Что поперечина, ну, доска эта старая, наверное, была, может, ей в обед сто лет и она вся сгнила, а тут Янчик по ней головой… А когда Янчика достали из колючек и он увидел весь размах разрушений, так он даже заикаться перестал. Вылечился. Вот. А потом, как назло, за ним папа прибежал. Тут Янчик, как его увидел, сразу опять заикой сделался. Представляете? Обидно, да? — И Волька скорбно потупился.
За окном вдали, у зеленой каймы горизонта, медленно поворачиваясь, плыла церковь с полуразрушенными куполами… Словно игрушка, которую рассматривают на ладони.
— Представляю… — нарушила тишину Инна, соболезнующе поводя курносым своим носом.
— Ничего вы, Инна, не представляете, — горько заметил на это Волька. И действительно, разве могла эта Инна, с таким бесчувственным выражением лица, представить, как тащили Янчика Пузаковского за ухо домой? А он шел, плакал и, как герой, повторял: «Од-дин п-приемчик! То-только од-дин!»
— Впрочем, — произнесла ехидно Инна, — мне действительно сложно представить, меня ведь не били кирпичами по голове. В детстве.
«Ой, ой, ой, — подумал на это Волька, — ее не били по голове! А может, зря не били! А то б не выпендривалась с таким тоном, голосом и видом». Впрочем, девчонки ни черта не врубались в каратэ. Проверенно! Поэтому Волька даже обиделся. А Анастасия Ивановна ностальгически вздохнула:
— В наше время кирпичи были как кирпичи. Просто их умели обжигать. Поэтому, наверное, каратистов было мало. Разве что на кладбище, — и перекрестилась, словно отмахиваясь от каратистов, как от назойливых мух. — Однако голова раскалывается… Погода, наверное, меняется.
«Ну, отмахнуться вам не удастся!» — решил Волька, которому нужно было для поддержания своего авторитета на чем-то отыграться за плохое знание гороскопов.
Нужен был убедительный довод, решительный поступок, который поднял бы значение каратэ в глазах попутчиц до уровня гороскопов. Волька чувствовал, что делает что-то не то, но остановиться уже не мог. И это не из-за глупости или вредности, а из принципа. Сейчас бабуля. Если бы она могла видеть происходящее, заметила бы: «От-от. Весь в деда Данилу. Тот тоже упрямый был, не приведи Господь».
Волька взял подстаканник и сунул его Анастасии Ивановне:
— Лупите!
— Как?! Этим?! — опешила тетка.
— Лупите, лупите, не бойтесь, я тренированный… — И Волька хладнокровно подставил затылок тетке под удар. Но та почему-то наносить удар не спешила. Скорее всего боялась. Если честно, то именно на это Волька и рассчитывал.
— Нет, я не могу, — тетка осторожно отодвинула подстаканник на край стола. — Я убить могу. Не туда еще тресну.
Волька незаметно вздохнул с облегчением и расслабился. Он все правильно рассчитал. Тетка оказалась именно такой, какой ей и положено было быть в ее возрасте, — сердобольной и ответственной. Теперь можно было чувствовать себя значительно и весомо. И плевать он, Волька, хотел на все гороскопы. Он — каратист. А значит, лицо само по себе значительное. И интересное для окружающих.
— Я еще немного потренируюсь… — важно объяснял Волька, постукивая пальцами по столешнице. — Тем более, что ила воли тоже должна соответствовать. Без силы воли удар получается вялым и несконцентрированным. Это точно. Да.
И в этот момент Волькиного торжества Инна взяла в руки подстаканник и предложила:
— Давайте я ударю, тетя.
Волька опешил от такого поворота событий, и торжествующее выражение победителя стало медленно сползать с его лица. Осталась только довольно кислая улыбка.
— А ты что, умеешь? — спросил Волька так, будто утопающий за соломинку ухватился. Он еще надеялся на чудо.
— Я постараюсь, — вполне серьезно пообещала Инна, взвешивая в руке железяку. — Ты, мальчик, не волнуйся. Знаешь, как я мух луплю газетой? Если не веришь, спроси у тети. Ни у кого реакции не хватает, а у меня запросто… Только тресь — и амба!
«Вот дура! — мысленно обозвал попутчицу Волька. — Хоть бы башкой своей идиотской подумала! Подстаканник тебе не газета. И я тебе насекомое, что-ли? Прибабахнутая какая-то».
Читать дальше