Николай Федоров - Сказано — сделано

В последний день каникул с утра стояла отличная погода. Ярко светило солнце, а морозное небо было чистое и ослепительно синее. Я взял клюшку и коньки и вышел из дому. И вот тут я увидел Генку. Зрелище было великолепное! Широко расставив ноги, в расстёгнутом пальто и в шапке набекрень, Генка стоял посреди двора. В руках он держал огромный дворницкий лом. Лом взлетал над Генкиной головой и с глухим ударом врезался в искрящийся лёд. Золотые брызги весело разлетались в разные стороны.

Вдоволь насладившись картиной, я сказал:

— Решил все-таки зарыть таланты в землю.

Генка перестал долбить и вытер рукавом пот со лба:

— Слушай, Серёга, не нервюруй меня. То есть, я хотел сказать, не нервируй. А нервюра — это в самолёте такая штука. В хвосте, кажется. Или в носу…

И он с удвоенной силой обрушил лом на ледяную корку.

Потом мы вместе пошли на каток. И первый раз за все каникулы наша команда выиграла. Потому что на воротах стоял Генка.

Примерно раз в месяц Генка обязательно ездил навещать своего деда. Дед жил далеко — сначала надо было ехать автобусом, потом на метро и ещё четыре остановки на трамвае.

Домой Генка всегда возвращался с каким-нибудь подарком. То компас с фосфорными стрелками привезёт, то складной ножик, в котором разве что мясорубки не хватает, а то и старинную монету с изображением какого-нибудь бородатого правителя.

Нет, только не подумайте, что Генка навещал деда из-за подарков. Но такой уж человек был его дедушка, что не мог отпустить внука, не подарив ему что-нибудь.

Подарки эти он редко покупал в магазинах, а чаще находил их тут же, у себя в квартире. «Глянь-ка, Гена, — говорил обычно дед. — Разбирал вчера антресоли, смотрю — барометр. Помнится, в Риге покупал в сороковом году. Да так и не пользовался. Возьми».

Генка говорил, что если дед найдёт у себя на антресолях колёсный пароход или зенитное орудие, то он не удивится.

В тот раз Генка принёс от деда фотоаппарат. Настоящий фотоаппарат в кожаном футляре под названием «Зоркий С».

— Да он, наверное, не работает, — говорил я, с завистью осматривая аппарат.

— Как это — не работает, — отвечал Генка. — Дед говорит, он им почти не пользовался. Всё в порядке. Я уже и плёночку зарядил.

— А ты снимать-то умеешь? — спросил я.

— Запросто. Мне дед всё объяснил. Так что садись вот сюда на диван, а я тебя сфотографирую. Будет называться «Портрет моего друга». Если всё нормально получится, пошлю в пионерский журнал. Я читал, там сейчас конкурс на лучшую фотографию.

— Погоди, — сказал я. — Тогда уж причесаться надо.

Я тщательно пригладил свои вихры и на всякий случай вымыл лицо и руки. Потом сел на диван, куда мне указал Генка.

— Начнём, — сказал Генка и нацелил в меня объектив.

И тут — сам не знаю почему — шея у меня как будто одеревенела, а лицо и руки стали чужими.

— Ты чего это? — спросил Генка и отвёл аппарат.

— А чего?

— Да вид у тебя такой, будто с тебя скальп снимать собираются. Ты сиди спокойно и улыбайся.

Я улыбнулся.

— Ты что, укусить меня хочешь? — сказал Генка, снова отведя аппарат. — Я ж улыбнуться прошу, а он скалится.

— Как умею, так и улыбаюсь, — сказал я. — И вообще, чего это я улыбаться буду, если мне не смешно.

— А ты вспомни что-нибудь смешное и улыбайся. Только не слишком рот-то разевай, а потихонечку так, загадочно.

Я стал вспоминать что-нибудь смешное, но припомнил только, что сегодня вечером надо давать дневник маме на подпись.

— Слушай, — сказал я, — а зачем обязательно улыбаться. Ты сделай грустную фотографию. И назови «Портрет моего грустного друга».

— Можно, конечно, — сказал Генка. — Но с улыбкой интереснее. Знаешь, картина есть такая знаменитая. «Джоконда» называется. Там одна старинная итальянская девушка сидит у окна и так потихонечку улыбается. Будто про себя. Так вот учёные до сих пор всё гадают, чему это она улыбается. А если б она просто смеялась или хохотала, так, может, картина бы эта и знаменитой не стала. Мало ли чего она хохочет. Может, ей щекотно.

Я сосредоточился, собрался с силами и попробовал загадочно улыбнуться.

— Ну вот, — сказал Генка. — Теперь он плакать собрался. Горе у тебя, что ли, какое? Или зубы болят.

— Ничего у меня не болит, — начал я злиться. — И вообще, мне надоело. Снимай какой есть.

— Хорошо, — сказал Генка. — Только ты глаза хотя бы не таращь. А то подумают, что у тебя базедова болезнь.

Наконец Генка щёлкнул затвором. Потом щёлкнул ещё несколько раз и сказал: