Николай Федоров - Сказано — сделано

— Ну, а температура какая? — спрашивает врач. — Поставь-ка градусник.

Я сую градусник под мышку, а врач начинает что-то писать.

— Так вы меня выпишете? — спрашиваю я. — Ведь вы же не будете здорового человека дома держать?

— Конечно нет. Кто же здоровых людей дома держит.

— Значит, он может завтра в школу идти?

— Кто это — он? — Доктор прекращает писать.

— Ну, человек этот здоровый. То есть я.

Я достаю градусник и протягиваю врачу.

— Какая? — с замиранием спрашивает Генка.

— Тридцать семь и три, — говорит врач. — Придётся тебе, голубчик, ещё денек-другой дома посидеть.

Я вижу, как вытягивается Генкино лицо. Да и сам я ничего не понимаю. Врач прощается с нами и уходит.

— Вот те на, — растерянно говорит Генка. — Ты, наверное, от меня заразился. Говорил я тебе: не подходи близко.

И тут меня даже озноб прошиб. Я хлопаю себя по лбу и говорю:

— Генка! Я ведь градусник не стряхнул! Это же твоя старая температура!

— Эх ты, растяпа! — Генка стряхивает градусник и суёт себе под мышку.

Через десять минут выясняется, что у Генки нормальная температура.

— Удружил, — кисло говорит Генка.

Мы сидим и подавленно молчим, не зная, что делать. И тут раздаётся звонок в дверь. Я бегу открывать и вдруг вижу на пороге старичка врача!

— Ну, как всегда, — говорит он, — забыл зонт. Хорошо, у меня по вашей лестнице ещё вызов был. Не ушёл далеко.

Тут я соображаю, что сама судьба вернула врача назад. И я честно во всём ему признаюсь.

Старичок недовольно качает головой, раздевается и снова входит в комнату.

— Так, значит, больной — это вы? — говорит он.

— Я, — тихо отвечает Генка.

— Нехорошо, молодой человек, — говорит врач и, сердито сопя, осматривает Генку и измеряет ему температуру. Генка терпеливо ждёт приговора. И вдруг старичок улыбается и говорит:

— Ладно, голубчик. Я тебя выписываю в школу. Уж больно друг у тебя хороший. Настоящий. Помнится, Антон Павлович Чехов писал, что даже болеть приятно, когда знаешь, что есть люди, которые ждут твоего выздоровления, как праздника. Верно?

— Верно! — радостно говорит Генка.

Новый год мы с родителями ездили встречать в Москву к папиной сестре.

А когда рано утром второго января возвращались домой, я ещё издали увидел около нашего парадного знакомую Генкину фигуру. Фигура нетерпеливо топтала чистый, свежевыпавший снежок и хлопала замёрзшими ладонями, словно аплодируя нашему появлению.

— Здоро́во, — сказал я небрежно и даже вроде бы сердито, потому что был страшно рад видеть Генку. Ведь мы с ним не встречались целый год! — Чего это тебе не спится, мыслитель?

— Какой там сон! — закричал Генка и замахал руками. — Некогда сейчас дрыхнуть. Дуй быстрей домой, делай там что тебе надо и живо выходи. По дороге всё расскажу.

Я не стал препираться и выяснять подробности, а побежал наверх. Уж если Генка в каникулы в девять часов утра на ногах, то сопротивление бесполезно.

— Куда идём? — спросил я, когда мы шагали по улице.

— В изостудию, — деловито ответил Генка. — Будем учиться живописи.

— Всё понятно. А торопимся мы потому, что к вечеру нужно закончить картину «Явление Христа народу».

— Ничего тебе не понятно, — сказал Генка и остановился. — Ну-ка, вспомни, о чём Татьяна Алексеевна на последнем уроке перед каникулами нам говорила? О призвании говорила. О том, что в каждом человеке талант сидит, говорила. Надо только суметь его найти. А как его, спрашивается, найдёшь, если мы с тобой, кроме школы, уроков да шайбы с клюшкой, ничего не видим.

— Почему это ничего? — сказал я. — В первой четверти, к примеру, мы на «Щелкунчика» ходили.

— Вот именно, — сказал Генка. — А во мне, может, какой-нибудь Семёнов-Тян-Шанский сидит. Или братья Райт.

— Так сразу вдвоём и сидят?

— Что значит «вдвоём»?

— Ну, братьев, их же двое было.

— Да ну тебя! — отмахнулся Генка. — В общем, ты как хочешь, а я свои таланты зарывать в землю не намерен.

— Ладно, ладно, успокойся. Никто тебя не заставляет таланты зарывать. Да и земля сейчас мёрзлая, не очень-то покопаешь. Но имеется вопрос: а почему, собственно, ты в кружок рисования записался? Может, в тебе, к примеру, Шуберт сидит? Или Мичурин? А ты, вместо того чтобы сочинять фуги и кантаты или морковку с виноградом скрещивать, будешь из папье-маше груши срисовывать.

— Наконец-то твоя голова начинает соображать, — снисходительно ответил Генка и торжественно извлёк из кармана какую-то бумажку.