Алексей Коркищенко - Твой светлый дом

— Кому хоромы, а кому похороны!

— Федюнчик, бог с тобой! — переполошилась бабка Акулина. — Поднесите-ка ему стаканчик. Живей!

— Правильно! — подтвердил Федя. — Наливай — родню поминай.

— Тут новоселье, мил человек, — остановил почтальона отец и поспешно сунул ему в руки стакан. — Выпей за нашу счастливую жизнь в новом доме.

— Так точно, Андрей Матвеевич! — Федя пристукнул каблуками резиновых сапог. — Счастливая жизнь ждет вас где-то впереди. И я не буду виноват, если…

— Да пей, разговорился! — рявкнул Бардадым.

— А тебе не терпится узнать новости? — Федя рассмеялся и залпом выпил.

Его лицо собралось в морщинистый комок, старушки бросились к нему с закуской: кто совал огурец, кто куриную ногу, но Федя ничего не взял, помотал головой и, ухнув, произнес с жалостным упреком (можно было подумать, что сейчас заплачет):

— Что вы мне дали?! Тьфу!.. Как вы эту дрянь пьете? Кто варил самогон?

— Кто варил, тот и подарил, как говорят японцы. — Дядя наигранно засмеялся.

— Ему пить что керосин, что бензин, а туда же — самогон не нравится! — подыграл Дяде Бардадым.

— Эх вы, японцы-папонцы! — насмешливо сказал Федя и лапнул себя по нагрудному карману. — Так вот какие новости, граждане-товарищи. Кому приятные, кому отвратные… Повестки в народный суд. Встать, кому вручаю! — Федя вновь рассмеялся, считая, видимо, что хорошо пошутил. — Тебе, Андрюша, — первому, с уважением, как начальнику.

Отец машинально поднялся, принимая повестку. Родион заметил, как сильно он побледнел. И у него самого вдруг замерло сердце, а потом так сильно забилось, что зазвенело в ушах.

— И тебе есть, гражданин Бардадым, — продолжал Федя.

— Я — гражданин Сучалкин, — растерянно пробормотал тот.

— Одна сатана, принимай!.. Хорошо, что вы все вместе держитесь, а то бегай ищи вас… И твоей дражайшей есть. Принимай, драгоценно-золотая!

— Я не возьму! — запаниковала Антонида.

— Возьмешь, Тонька, — строго оказал Федя. — При свидетелях вручаю. — Он язвительно улыбнулся Дяде, который настороженно глядел на него, и сказал с сожалением: — А тебе, Дядя, пока нету. Ты мудрый…

Он не успел закончить — отец схватил его за грудки:

— Улучил момент?! Не мог подождать с повестками?

— Не мог, Андрюша, — ласково сказал Федя. — Карман жгли, проклятые!..

— Андрей, оставь Федора!.. Так, значит, правда: следствие шло, а мне глаза отводили?! Скрывали?!

— Так они уже давно подследственные, Матвей Степанович! — воскликнул Федя и пошел к порогу. — Эх, пей, честная компания, гуляй да про суд народный не забывай!

— А ну его, — прохрипел Бардадым. — Давайте выпьем — и никакая хвороба нас не возьмет.

Лицо деда Матвея покраснело. Он грохнул кулаком по столу:

— Ах, значит, так?! Их под суд, а они праздничек себе устроили?… А ну-ка марш отсюда к чертям. Все!

— Ну-ну! — зло произнес отец. — Ты в моем доме не распоряжайся.

— Ах ты ж!.. — Дед пошел на него, подняв кулаки, и вдруг судорожно вздохнул, будто ему дали под дых, качнулся, зашарил рукой в воздухе.

— Матюша! — вскрикнула бабка Акулина, бросаясь к нему.

Дед Матвей заваливался на бок, схватившись за сердце.

— Держись за меня, деда, держись, — говорил Родион, подпирая его руками.

Гости, толкаясь, выходили из комнаты. Баянист тоже был не прочь уйти, но Бардадым придержал его:

— Ты, милок, сиди, отыгрывай свое — мы тебе заплатили.

И мать поднялась из-за стола, но отец схватил ее за руку:

— А ты куда? Ничего с ним не станется.

Она вырвала руку и вместе с бабкой Акулиной повела деда Матвея на воздух. С порога Родион оглянулся. За столами остались отец, Бардадым с Антонидой и еще несколько мужчин, незнакомых Родиону. Наверное, строители животноводческого комплекса.

Родион сидел у себя в комнате за столом перед раскрытым учебником, но никак не мог сосредоточиться и унять в груди дрожь. Он впервые испытывал чувство растерянности и тревоги: понял, что в старую хату вошла беда.

Дед Матвей лежал на диване под клетчатой бабкиной шалью и с высоких подушек хмуро смотрел за окно на пустынный выгон. Бабка Акулина запаривала в кастрюльке травы. Мать мыла посуду, горой сваленную на столе.

На веранде раздались неровные шаги, в большую комнату вошел отец с усмешкой на лице, набрякшем от самогона. Подтянул табурет к дивану, сел:

— Батя, ну что ты так расстроился? Ну ты же гвоздь, отец! Ведь ничего страшного не случилось.

Деда Матвея передернуло, он рывком приподнялся на подушках и закричал стончавшимся от возмущения голосом: