Борис Никольский - Делай, как я!

– Ну, ты даёшь, парень! – восхитился сержант. – Ты хоть знаешь, где Владивосток?

А курносый солдат, румяный, точно девчонка, сказал:

– Не тушуйся, пацан. Заливай дальше!

– Я не заливаю, – сказал Сорокин. – Я трое суток ехал.

– Ребята, – вмешался ещё один солдат, – а может, и верно, может, пацан правду говорит? Ты что, из дома сбежал, что ли?

– Ну да, – сказал Сорокин.

– А сюда-то как попал?

– Меня из поезда высадили, – сказал Сорокин. – Проводник знаете какой злой попался!…

– Мать-то у тебя есть?

Сорокин молча кивнул.

– Голову небось из-за тебя потеряла? Волнуется небось, переживает, ищет тебя. А, Воробьёв?

Сорокин опять ничего не ответил, только съёжился.

– Эх, Воробьёв, Воробьёв, как же ты так? Чего тебе дома не сиделось?

– У меня сестра на скрипке играет, – сказал Сорокин.

– Ну и что?

– Мешаю, говорит, ей. Из дома гонит.

– Ишь ты! Она что, не родная тебе?

– Ну да, – сказал Сорокин.

– Ребята! – сказал курносый солдат. – Здесь, кажется, дело серьёзное. Давай, давай, пацан, рассказывай, не бойся. Это, брат, никому не позволено – детей из дома выгонять! Подумаешь – цаца, на скрипке играет! Отца-то нет у тебя?

Сорокин мотнул головой.

– Отчим, что ли?

– Ну да, – сказал Сорокин.

Он совсем разошёлся. Он рассказал про интернат, куда его определили по требованию сестры, той самой, которой он мешал играть на скрипке, и про коварную воспитательницу в интернате, по прозвищу Лиса Алиса, и про то, как он трое суток прятался под полкой в вагоне скорого поезда…

– Да ты голодный, наверно? – спохватился вдруг всё тот же курносый солдат. – Есть хочешь?

– Угу, – сказал Сорокин.

И тут же перед ним оказалась банка сгущённого молока, и кружка с кипятком, и огромная горбушка серого хлеба.

– Рубай, рубай молоко, не стесняйся, – говорил сержант, подсовывая ему столовую ложку.

Сорокин и на самом деле почувствовал, что проголодался. Он принялся за еду, а солдаты с удовольствием наблюдали, как он ест.

– Ничего, не бойся теперь, мы тебя в обиду не дадим…

– Может, ещё хлеба подбросить, а?

– Ну-ка, Смирнов, принеси парню ещё кипятку!…

– Ребята! – сказал вдруг курносый. – А что, если… Оставить парня у нас… Сыном полка, а?…

– Так тебе и разрешили! Сейчас не военное время…

– Ну и что, что не военное! Если попросим… А, ребята? – Он обнял Сорокина за плечи. – Ишь ты, худющий какой! Сразу видно – некормленый… Ничего, у нас на солдатских харчах быстро поправишься! Ну как, Воробьёв, пойдёшь к нам сыном полка?

Ах, если бы он и правда был Валеркой Воробьёвым из Владивостока!

Как хорошо ему было сейчас сидеть среди солдат и чувствовать себя в центре внимания! А может быть, можно сделать как-нибудь так, чтобы он был и сыном полка, и сыном своей мамы одновременно!

– Сошьём тебе гимнастёрку, галифе, сапожки закажем, будешь, Воробьёв, щеголять – красота!

– Сейчас начальник караула придёт, в баню тебя отправим, потом спать определим, а завтра все вместе – к командиру полка!

– Да ты не горюй, Воробьёв, я вон тоже в детдоме рос, не хуже других вырос…

– Я и не горюю… – сказал Сорокин.

Он уже успел осмотреться в караульном помещении, и всё здесь нравилось ему: и пирамида с автоматами в коридоре, и топчаны, на которых, не раздеваясь, спали отдыхающие караульные, и какие-то, наверно, секретные, карты на стене, задёрнутые матерчатыми шторками…

– Я всю жизнь мечтал стать сыном полка, – сказал Сорокин. – Я…

Он не договорил.

Внезапно с грохотом распахнулась тяжёлая дверь караульного помещения.

Первым вошёл дежурный по части – капитан с красной повязкой на рукаве.

Вторым вошёл лейтенант, тоже с красной повязкой – начальник караула.

А за ними…

Ложка выпала из рук Сорокина-младшего. На пороге он увидел своего брата.

Рядовой Сорокин молча смотрел на Сорокина-младшего.

– Так вот ты где! – наконец негромко сказал он. – А ну, вставай, живо!

Сорокин-младший послушно поднялся из-за стола.

Солдаты растерянно молчали и старались не смотреть на него.

Конечно, кто он был теперь для них – самозванец, болтун, обманщик… Чего бы только он ни сделал, чего бы ни отдал, лишь бы они взглянули на него по-прежнему!

Он хотел объяснить всё, сказать, что он не нарочно, сказать, что он… Он потянулся было к курносому солдату, но тот махнул рукой:

– Ладно, иди, иди…