Эдуард Пашнев - Девочка и олень

Надя стояла на площади до тех пор, пока снегом не засыпало на ступеньке пьедестала цветы. Потом она медленно двинулась вниз по улице Горького к ближайшему входу в метро. По дороге она вглядывалась в лица идущих навстречу людей, но без особой надежды, а так, на всякий случай.

Дома на ее звонок выбежали в коридор отец и мама.

— Надя, ты взрослый человек. Ушла куда-то, а мы ничего не знаем, — развел руками Николай Николаевич. — Разве так можно? Где ты была?

— Вы же сами говорите, что я взрослый человек. Мне надо было к Пушкину, — она прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь.

Рощины переглянулись.

— Ты ездила на площадь?! — спросил отец.

— Да, — ответила она через дверь, и ее голос прозвучал издалека, из другого, недоступного родителям мира, — мне надо было его почувствовать. Пошел такой живой снег, и я поехала…

Она переоделась и вышла к ним, зябко поводя плечами и виновато улыбаясь. Надя не подумала, что отец и мама будут волноваться. Они же знают, что все свободное время ей приходится отдавать срочной работе — иллюстрированию глав книги о Пушкине. И она встала и поехала, потому что почувствовала потребность взглянуть в лицо своему герою.

— Папа, — сказала Надя, — до каникул у нас намечено еще одно заседание КЮДИ. Я решила его посвятить Пушкину. Ты сможешь провести наших ребят по Москве, как водил меня и маму?

— Ты и сама можешь. Ты теперь не хуже меня знаешь пушкинские места, — сердито ответил отец.

— Нет, я хочу походить молча. Это и мне надо.

— Нашли бесплатного экскурсовода, — пробурчал Николай Николаевич. — А когда?

— В следующее воскресенье.

— Да еще в воскресенье. Ладно. Но ты, пожалуйста, в другой раз хоть записочку оставляй.

Надя кивнула, взяла с книжной полки большую бронзовую медаль с профилем поэта, выпущенную в 1937 году к столетию со дня смерти, и унесла в свою комнату. Ей разрешили с пятилетнего возраста играть медалью. Приятно было вспомнить пальцами ощущение тех милых времен. На минутку закрыв глаза, Надя потрогала вслепую лоб, линию носа, губ, провела рукой по кромочке медали вкруговую, высекая пальцами из металла, как высекает иголка на граммофонной пластинке музыку, все, связанное с Пушкиным. В семилетнем возрасте — «Сказка о царе Салтане». Множество маленьких рисуночков в размер странички карманного блокнота. Она старалась поймать на карандаш каждую строчку, перевести ее в зримого, изображенного со всеми мельчайшими подробностями человечка. Рисунки тех лет напоминали кадры мультипликационного фильма. Вероятно, если их пропустить через кинопроектор, герои сказки задвигаются.

Повзрослев, стала рисовать иначе, скупее, выражая свое отношение к Зареме и Марии, к оперному варианту «Евгения Онегина», где утрированно толстую щекастую Татьяну разглядывали с одной стороны тоненький субтильный Онегин, а с другой стороны ее будущий муж-генерал.

Потом пришла пора «Руслана и Людмилы». Долго искала композицию центрального эпизода, когда Руслан летит по небу, ухватившись за бороду Черномора… Сделала пять вариантов и осталась недовольна. Зато карлы, приготовившиеся к шествию Черномора, получились с первого раза. Все одинаковые, предельно сказочные, в огромных чалмах, в сапогах с загнутыми носами.

Один год прошел под знаком Татьяны Лариной и повестей Белкина. Она рисовала Татьяну и Ольгу в деревне, Татьяну в Петербурге, Татьяну в малиновом берете. Она искала образ чистой девушки, приноравливалась к ней, пыталась ее понять. А между Татьянами то Дуня из «Станционного смотрителя», то Вурдалак, то русалка Наташа. А то вдруг грузинка из лирического стихотворения «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальных».

Позднее она вновь возвратилась к Татьяне. Она нащупывала ее облик, изображала и на больших, и на маленьких листах, и на простой бумаге, и на цветной: «Татьяна в кабинете Онегина», «Татьяна и Ольга на балу у Лариных», «Татьяна и письмо». И еще одна Татьяна с письмом, но уже в Петербурге. Надя внимательно проследила все важные моменты биографии героини, психологически их пережила, но, не удовлетворенная концом романа, словно бы искала какой-то другой выход для чистой, романтически настроенной девушки. Но никакого другого выхода Пушкин не предусмотрел, Татьяна вышла замуж за генерала, — и тут ничего нельзя было поделать.

В четырнадцать лет Наде попалось в руки комментированное издание «Евгения Онегина». Предисловие было проиллюстрировано рисунками самого поэта. Орешковые чернила гениально небрежного пера произвели ошеломляющее впечатление. Она еще не знала, что ей могут дать рисунки Пушкина, но руки уже тянулись к карандашу. На этот раз именно к карандашу, а не к фломастеру и не к перу. Она собиралась рисовать на полях книги, но так чтобы потом можно было стереть резиночкой наброски.