Пауло Коэльо - НА БЕРЕГУ РИО-ПЬЕДРА СЕЛА Я И ЗАПЛАКАЛА

– Я помолилась. Я сделала все, что хотела. Мы можем выйти наружу.

И мы выходим наружу. Контраст между царившим в церкви полумраком и ослепительным солнечным светом так силен, что я на несколько мгновений слепну. Когда же зрение возвращается ко мне, вижу, что старика нет.

– Пойдем пообедаем, – говорит он и направляется в сторону городка.

За обедом я осушила два стакана вина. В жизни еще Не пила так много. Я спиваюсь.

«Не надо преувеличивать».

Он разговаривает с официантом. Узнает, что в окрестностях еще сохранились развалины римских построек. Я пытаюсь принять участие в беседе, но скрыть дурное настроение мне не под силу.

Принцесса превратилась в жабу. Ну и что с того? Какое значение это имеет, если мне ничего не надо – ни мужчины, ни любви?

«Я ведь знала заранее, – думаю я. – Знала, что он нарушит равновесие моего мира. Разум предупредил меня – но сердце не захотело внять его совету».

Как дорого обошлось мне обретение той малости, которую я получила. Мне пришлось отказаться от стольких желанных мне вещей, отвернуться от стольких дорог, открывавшихся передо мной. Я пожертвовала многими своими мечтами во имя главной – спокойствия духа. И лишиться его сейчас я не желаю.

– Ты чем-то удручена, – произносит он, прервав разговор с гарсоном.

– Да, ты угадал. Я думаю, что этот старик все-таки вызвал полицию. Я думаю, что в таком маленьком городке не составит труда выяснить, где мы находимся. И еще я думаю, что из-за твоего упрямого желания пообедать именно здесь на наших каникулах можно поставить крест.

Он вертит в руках стакан с минеральной водой. Он не может не знать, что я говорю не правду и дело совсем не в старике. Дело в том, что меня терзает стыд. Зачем мы творим такое с нашими жизнями? Зачем видим соломинку в глазу, а горы, поля и оливковые рощи не замечаем?

– Послушай, – говорит он. – Поверь мне, ты зря тревожишься: старик давно уже дома, он и позабыл об этом происшествии.

«Дурак, я не из-за этого тревожусь», – думаю я.

– Слушай голос сердца, – продолжает он.

– Именно это я и делаю, – говорю я. – Слушаю. И хочу уйти отсюда. Мне как-то не по себе.

– Сегодня больше не пей. Вино тебе не помогает.

До этой минуты я держала себя в руках. Теперь сознаю – лучше будет высказать все, что накипело.

– Ты уверен, что знаешь все. Ты рассуждаешь о волшебных мгновениях, о ребенке, таящемся в душе взрослого. И я не понимаю, что ты делаешь тут, рядом со мной.

– Я восхищаюсь тобой, – смеется он. – Тобой и тем, как ты борешься против собственного сердца.

– Что-что? – переспрашиваю я.

– Да ничего, это я так, – отвечает он. Но я уже поняла, что он хотел сказать.

– Не обманывай себя. Если хочешь, можем обсудить это. Ты заблуждаешься относительно моих чувств.

Перестав крутить в пальцах стакан, он глядит мне прямо в глаза:

– Не заблуждаюсь. Я знаю – ты меня не любишь.

Я совсем сбита с толку.

– Но я буду бороться за твою любовь, – продолжает он. – Есть на свете такое, за что стоит бороться до конца.

Я не знаю, что сказать ему на это.

– Вот за тебя, например, – договаривает он.

Я отвожу взгляд и делаю вид, будто рассматриваю интерьер ресторана. Я чувствовала себя жабой и вдруг снова превратилась в принцессу.

«Я хочу верить его словам, – думаю я, уставившись на картину, где изображены какие-то рыбаки на лодках. – Это ничего не изменит, но по крайней мере я не буду чувствовать себя такой слабой, такой никчемной».

– Прости, что я на тебя накинулась, – говорю я.

Он улыбается и, подозвав официанта, платит по счету.

На обратном пути растерянность моя не проходила. Что было тому виной? Солнце? – Но сейчас осень, и солнце уже не только не припекает, но и не греет. Старик? – Но старик уже довольно давно ушел из моей жизни.

Может быть все что угодно – все новое. Неразношенный башмак натирает ногу. Вот так и жизнь – она хватает нас врасплох и тащит к неведомому, хоть мы, быть может, этого не хотим, хоть нам, быть может, этого ине надо.

Я пытаюсь отвлечься, разглядывая окрестности, но больше не удается увидеть масличные рощи, городок на вершине холма, часовню, у порога которой сидит старик. Все это мне чуждо, все незнакомо.

Я вспоминаю вчерашнюю пирушку и песенку, которую он постоянно напевал:

Вечером в Б'Айресе что-то такое,

Что– то такое, просто не знаю…

Что же я знаю тогда?

Bcтaл и оделся, вышел из дому, по Ареналес пошел…

При чем же тут Буэнос-Айрес, если мы в Бильбао? Что это за улица такая – «Ареналес»? Что он хотел этим сказать?