Георгий Шолохов-Синявский - Казачья бурса

Позже мне стало известно: отец делал попытки как-то прилепиться к казачьему обществу, ходил к атаману, просил выделить усадьбу, дать хотя бы малый клочок зёмли, но все переговоры ни к чему не привели: землю или подворье надо было купить или арендовать, а средств на это не было.

С переездом семьи в Синявский нужда двинулась на нас в новую ожесточенную атаку. Лето было сухое, без дождей, к концу его отец вернулся из степи с такими же легкими ульями, с какими и уезжал. Надвинулась тоскливая осень и неприютная зима.

Отец явно чувствовал себя не в своей тарелке. Казаки глядели на нас косо, со скрытой неприязнью. Как будто мы и вправду были нахлебниками и посягали на их привилегии. Там, в Адабашево, хотя и жили прижимистые хозяева, но отец всегда мог найти работу по своему вкусу.

Здесь же таких, как отец, было много, труд их ценился нипочем, их открыто называли шантрапой и голодранцами.

Идти к Маркиану Бондареву в кабалу и продавать свои умелые руки за грош отец долго не хотел — не позволяла гордость. Потом пришлось отбросить гордость, нужда заставила кинуться «самому черту на рога», как говорил отец.

В последние годы жизни в Адабашево он много поработал над тем, чтобы внедрить в крестьянский быт рамочное пчеловодство. Ульи стали множиться окрест Адабашево, как копны хлеба в урожайную косовицу. Пожалуй, не было в округе ни одной пасеки, начало которой не положил бы отец. Он работал бескорыстно, ссужал начинающих пчеловодов роями, сам делал ульи.

Пасеками обзавелись многие богатые армяне из села Чалтырь, тавричане, учителя окрестных школ, в их числе и наши старые знакомые — Степан Иванович и Андроник Иванович. Невелика была плата за это, а учителям отец помогал совсем бесплатно. Времени на эту помощь уходило немало, и, может быть, поэтому своя пасека часто оставалась без присмотра, не увеличивалась количественно и даже отдельными годами ослабевала настолько, что ее приходилось сокращать, чтобы кое-как за счет слабых сохранить крепкие пчелиные семьи.

Зато некоторые пчеловоды с помощью отца пошли в гору. Особенно те, кто сразу уразумел коммерческую выгоду пчеловодства. И, как это часто случалось в те годы, пчеловоды-коммерсанты, доведшие свои пасеки до двухсот и более ульев, поставившие их на прибыльную основу, первыми отвернулись от отца в трудные годы.

Таков был разбогатевший, взбухший, как пенная брага на меду, пчеловод Егор Васильевич Косов, бывший путевой сторож на железной дороге. Он так же, как и отец, пришел из центральной губернии на юг, на заработки. Еще в молодые годы, когда отец работал на ремонте пути, они подружились. Потом, живя в Адабашево, отец подарил другу сначала один рой, затем другой, несколько лет наставлял, как вести пчеловодство, днями работая на его пасеке.

Отец, вспомнив о своем старом приятеле, пошел к нему за помощью. Косов теперь совсем не походил на скромного путевого сторожа. Он давно уволился с железной дороги, купил у купца в хуторе просторный двухэтажный дом. Пасека его состояла уже из двухсот двадцати рамочных ульев и была оборудована по типу новейших промысловых пасек. Ей не страшны были никакие безвзяточные годы.

В хорошие годы она давала по четыреста-пятьсот пудов: меда и не менее полутонны воска, что равнялось пяти тысячам рублей чистого годового дохода.

Не узнать было Егора Васильевича. Не тощий, пришибленный нуждой замухрышка, железнодорожный сторож, а важный, брюхатый купец с солидной и властной речью, развалясь в кресле, сидел теперь перед отцом.

Отец по старой памяти смело вошел к нему в комнату.

— Здорово, Филипп, — надменно поздоровался Егор Васильевич. — Давно мы с тобой не видались. Гордец ты, не хочешь лишний раз шапку ломать. Садись, — милостиво показал он на стул.

— Все как-то не приходилось зайти, — проговорил отец.

— Нужды, что ль, не было? — сощурил заплывшие жиром, словно искусанные пчелами, глаза Егор Васильевич. — Из-за дружбы зашел бы. Чай, вместе учились на чугунке забивать костыли…

— Было дело, Егор Васильевич, забивали, — присев на стул, подтвердил отец. — Вот по старой дружбе и зашел. Не забыл, как я тебе пасеку разводил?

— Помню, как не помнить… А ты, Филипп, слыхал я, вон до чего довел пасеку свою. Наверное, меду берешь летом больше, чем нужно. Вот и оголодил пчел.

— Пчел я никогда не оголаживал. Не такой я пчеловод. Сам знаешь, какие годы — взятка совсем нету.

— А для моей пасеки разве какие другие годы пришли? — покачал головой Егор Васильевич и надул отвисшие щеки. — Я вот каждый год новые рои отсаживал, а ты; только медок качал. Говори прямо, чего хочешь?