Эдуард Успенский: Письма ребёнку

Старший вожатый счастлив, пояснения дает. «Организация организовалась в таком-то году. Первыми организаторами были те-то и те-то». А мы крышечку стенда приоткроем и как схватим какого-нибудь пластилинового мужичка с ноготок. Со всеми его лошадьми пластилиновыми и дровами. В комок его превратим и в карман.

А то и старика со старухой и с золотой рыбкой — полугодовая работа какого-нибудь Димы Аксенова с мамой и с бабушкой — раз и тикать. И из этого шедевра лепим полосатую бомбу. В нее наливаем чернила. И на уроке, допустим русского языка, тихонечко так между рядами пускаем. Кто-то с передней парты ее хвать. И счастлив ненадолго. (Не знаю как у Вас, Татьяна, а у нас впереди отличники сидели и передовики дисциплинарные. А нормальные люди сзади. И какая-то не очень активная борьба между ними велась.)

Тут схватил бомбу Алик Сердюков. (Сейчас он в «Рыбной промышленности» заведует отделом писем.)

Продолжение потом.

Татьяна, количество случаев и умных выводов из них, сокращается. И дальше я письма буду писать не так стремительно.

Может быть, через день. К тому же пошла моя родная работа про клоунов и съедает все мозги. Да Роман Качанов, балда, прислал диафильм про старуху Шапокляк, им надо заниматься.

Да лежит черновик сценария для второй серии «Трое из Простоквашино», Володя Попов его подготовил по моей книге. Пора чистовик писать.

Так что видишь — сколько всякой белиберды навалилось, на письма и времени не остается. Слава богу, что дождь во дворе. Сидеть за машинкой весь день заставляет; и нервы немного успокоились. Теперь не так быстро устаю, как в Москве. Ну да ладно, поехали…

… Схватил, значит, бомбу Алик Сердюков. И под парту. Одной рукой диктант пишет про Муму, другой бомбу разминает, радуется. Сколько пластилина у него! Хочешь — пирожок хлопательный сделай. Хочешь — чернильную бомбу для задних рядов.

А учительница Елизавета Петровна заметила, что он что-то рукой под столом делает.

— Интересно, — говорит, — почему это наш Сердюков руки под столом держит? Что он там делает? Не иначе как диктант с книжки великого Тургенева списывает.

— Я не списываю диктант с книжки великого Тургенева. Я пластилин мну, — отвечает Сердюков. И руку с бомбой протягивает.

Задние ряды аж побледнели. Нашел время пластилин мять! Что сейчас будет!

— Давай твой пластилин сюда, — приказывает строгая Елизавета Петровна.

И пластилин схватила.

Караул! И точно. Как он у нее в руке жахнет! И вся наша учительница синей стала. Даже фиолетовой. Не до диктанта ей.

— Кто это сделал? — спрашивает.

Все молчат.

— Кто это сделал? Признавайтесь! Ему ничего не будет.

И долгая пауза повисла.

Тут у наших нервы не выдержали. Встает тихий Артур Рожин и признается:

— Это я.

— Поди сюда, — говорит Елизавета Петровна.

Он подошел.

Вдруг она как даст ему подзатыльник.

— Уходи вон из школы и без родителей не приходи. Негодяй!

И получил признательный Рожин на всю катушку со всех сторон. А когда разбор шел на пионерском (может, на комсомольском, уже не помню) собрании, вдруг встал правдивый Киселев и говорит:

— Я Рожина осуждаю. Но мне только непонятна позиция учительницы. Она же ведь, Елизавета Петровна, сказала, что ему ничего не будет. Если он признается. Он и признался. А ему все есть. Может, она тоже не во всем права. Я хочу, чтоб мне ответили старшие товарищи.

Старшие товарищи сказали, что потом ему все объяснят. Отдельно. И объяснили потом.

Что учительница Елизавета Петровна как учительница и как человек может Рожина простить. И ему с этой стороны ничего не будет.

Но как педагог, как советский педагог, она не может столь вопиющее безобразие оставить без последствий.

— Понятно вам?

Непонятно почему, но Киселев все понял и сказал:

— Понятно.

А мы такой вывод сделали:

Если старший товарищ говорит, что за это ничего не будет, опыт показывает, что он очень скоро об этом забудет.