Анатолий Мошковский - Не опоздай к приливу

— Побудь здесь. — Юрка бросился в контору правления колхоза, где был телефон.

Дул сильный ветер. Он крутил над поселком песчаные смерчи, подбрасывал выше крыш клочья бумаг, мусор. На зубах хрустел песок.

Через полчаса из Шнякова примчалась пограничная моторка; из нее вышли два человека в белых халатах. Один — полный, лысый, в очках — терапевт Андрей Игнатьевич, второй — санитар с носилками.

— Пустяки, — сказал врач, осмотрев Васька, — сильный ушиб… Скоро заживет…

Юрке он сказал другое, когда они вышли из дому: перелом голени левой ноги: хирурга сегодня в больнице нет и завтра не будет — ушел до понедельника на дальнее озеро порыбачить. Придется наложить на ногу шину и вызвать по радио врача из какого-нибудь другого места.

Санитар на той же моторке съездил в больницу за шиной, а Андрей Игнатьевич с Юркой остались у койки с Васьком.

— Погода испортилась, — сказал врач, — видишь, как песок сечет окно… Боюсь, Мурманск не выпустит самолет.

Андрей Игнатьевич не ошибся. Скоро стало известно, что райком партии связался по радио со штабом Северного флота и штаб обещал в самое короткое время прислать хирурга.

Весь поселок уже знал о случившемся. С фермы прибежала мать, отец тоже приехал на дорке с фактории.

Время тянулось медленно. Васек лежал, закрыв глаза, на койке. Левая нога его была в белой шине, толстая, огромная, и мать ходила по дому, вытирая платком глаза, прикладывая кончик его к подбородку.

— Катер! — закричал кто-то во дворе, где собралась кучка ребят.

Юрка выскочил из дому.

Высоко вскинув нос, отводя в стороны — слева и справа — волны, к берегу мчался торпедный катер. Юрка увидел белый помер на его борту, трубы торпедных аппаратов и командира на мостике. Катер сбавил скорость. Нос его опустился, рев моторов приутих, волны опали.

Несколько взмахов весел, и шлюпка доставила на берег военного с чемоданом. Двое матросов вынесли носилки, и минут через десять на них очутился Васек. Слабо покачиваясь, плыл он через поселок к губе.

Сбоку шли отец с матерью и Юрка, сзади валила гурьба ребят.

Матросы на шлюпке осторожно приняли носилки, поудобней установили их, чтобы не мешать гребцам, и весла взлетели вверх.

Ветер швырял в лицо брызги, толкал в грудь, мешал дышать. Юрка с отцом и матерью стояли на самом берегу и, не замечая, как волны хлещут по ногам, смотрели на губу.

Шлюпка быстро долетела до катера. Вот носилки с Васьком подняты вверх; взревели моторы, и торпедный катер, бросив на берег высокую волну, полетел к выходу из Якорной губы, к тонкой свечке маяка на краю мыса. Катер уже исчез за грядой сопки, утонул в дымке Баренцева моря, а три человека все еще стояли на песчаном берегу губы…

Через два дня ушел на промысел отец, и Юрка так и не сказал ему о случае на падуне. И без того хватало у отца забот и неприятностей. В самый последний момент, когда Юрка остался с ним наедине в каюте на сейнере, он даже открыл уже рот, чтобы рассказать.

Раскрыл, но губы произнесли совсем другое.

Юрка вдруг понял, что это не по-мужски и не по-товарищески — выдавать родного брата. Сказать, так уж сказать при нем. Юрке вдруг вспомнилось серое, нервное лицо Валерия и жест, которым он снял с гвоздя ружье: «На, стреляй…»

Нет, нельзя выдавать его… Никого нельзя предавать. А тем более брата.

Хватило ему и того, что произошло. Теперь небось раскаивается. И близко не подпускает к тайникам браконьеров.

И Юрка ничего не сказал.

Неделю спустя он увидел Валерия. Тот вылез из колхозной дорки с ружьем за плечами и большим узлом в руке.

— Совсем? — спросил Юрка, сидевший на причале.

— Ага, — Валерий улыбнулся. — Месяц производственного стажа набрал… Для начала ничего. А?

Юрка промолчал.

Он все вспомнил, и спина его неприятно похолодела.

— Теперь на сейнер… Глотку перегрызу бате, если не возьмет. — Валерий весело осклабился.

Юрка подозрительно посмотрел на брата:

— Сам ушел или как?

— Сам… Опротивело мне все. Уши от грохота заложило. Думал — оглох. Ну я потопал…

— Иди, — Юрка продолжал сидеть на причале.

Он глядел вниз, в воду. Небольшие боты беломорской экспедиции покачивались на малой волне, и Юрка видел сквозь просвеченную солнцем воду их винты на корме.

На лючинах первого бота «Олонка» рыбаки дулись в карты, ветер трепал развешанное на веревке белье. Из рубки гремела норвежская музыка: кто-то поймал волну и мотивы соседней северной страны неслись над устьем реки, путаясь в мачтах и снастях ботов.