Михаил Гершензон - Летчик Мишка Волдырь

И недаром поет: он даже приемы ружейные знает; потому что вместе с Чистяковым прожил больше двух лет при части ГПУ и даже в детском доме не расстался со своим старым шлемом.

Услыхал Шурка, что дикие кошки таскают в совхозе цыплят.

— Я, — говорит, — этому делу положу конец.

И сел караулить подле курятника.

Повезло ему, как никогда в жизни. Чуть стемнело— мимо курятника крадется кот — большой, серый, шерсть щеткой.

— Ах ты, гад ползучий! — крикнул Шурка и всадил в него штык так, что штык ушел в землю.

Кот как замяучит, как завизжит!

У Шурки руки ходуном ходят.

— Нужно, думает, приколоть получше, так — уйдет.

Выдернул штык, опять ударить хотел, только кот метнулся в сторону, будто его пружиной подкинуло, и пропал.

«Эх ты, растяпа, дикого кота упустил, — выругал себя Шурка — Все ребята смеяться будут».

Однако, штык ребятам показал.

Только приходит на утро молочница, что жила внизу у десятой версты. Молоко отмеривает и спрашивает тетю Феню:

— Не ваши это ребята моему Ваське бок ободрали? Может, и собаки, только собаки у нас все на цепях сидят.

Шурка услыхал это, слова никому не сказал. Только затылок поскреб. «Дурак я — подумал — дурак — сглуху поймал муху, кричу таракан».

Тоже завзятый был охотник Мишка Волдырь. Он специальность имел — на птиц охотиться. Все другое пропади-пропадом, а птицы нет. Еще дома, при отце, бывало, к корзине веревку привяжет, под край корзинки подставит колышек, и ждет синичек. Раз так целое лето ловил, одну синичку поймал, и та улетела.

А тут привалило ему счастье.

Бродил он по берегу, собирал ракушки; ракушки на море разные: белые, желтые, лиловые. Шел, уставившись в песок, а как глаза поднял — у самой воды стайка диких гусей. Перо в перо, — красавцы!

Идут вдоль берега, поклевывают рыбешку, что за ночь выбросило волнами.

Сердце у Мишки как екнет!

Лег на пузо, камень в руку, ползет.

«Видно, тихо я ползу — не слышат гуси», — радуется Мишка.

Шагов двадцать до гусей, не более.

Мишка едва шевелится, почти застыл; хлоп, хлоп, хлоп — снялись гуси с места, шагов на двадцать отбежали.

«Поторопился я некстати, — думает Мишка, — лучше я круг сделаю, из-за камня к ним подберусь».

Ползет Мишка, ползет, из-за камня выполз, хлоп, хлоп, хлоп, шагов на двадцать отбежали гуси.

«Неужто же я к ним не сумею подкрасться?»

Мишка к ним, они от него, Мишка к ним, они от него.

Схватил Мишка горстку камней, побежал в открытую.

Хлоп, хлоп, хлоп, поднялись гуси, полетели, сели на воду.

«Хоть бы одного подшибить!» — тосковал Мишка.

Камень за камнем, все впустую, — плывут гуси, плывут, уходит Мишкино счастье.

Уж и камнем не достать.

Сел Мишка, пригорюнился.

Вдруг баба.

— Ах ты, такой сякой, куда ты моих гусей загнал!

Лицо красное, концы платка — по ветру, в руке хворостина.

Стеганула Мишку по загривку, — хворостина — надвое.

— Пропали мои птичушки! Разве, к лодочникам побежать!

Подобрала баба подол, пустилась к рыбакам.

А охотничек — тягу, рад, что ноги унес.

Всего лучше охота была у Ерзунова.

Лопоухий парнишка, Корненко, решил ребят напугать. Спрятался он вечером под кустом, притаился, стал ждать, чтобы кто-нибудь подошел к кусту.

Как на счастье, вышли из дому Ерзунов с Гороховым половить светлячков. На Кавказе светлячки — летучие, чуть стемнеет — начинают летать с дерева на дерево, с ветки на ветку— будто ветер носит по темноте огненные снежинки.

Корненко подпустил ребят к самому кусту, а там как завоет.

— У-ух-уху-ху-у!

— Шакал! — шарахнулся в сторону Гундосый.

А Ерзунов в куст руку сунул, ухватил Корненку за вихры, и ну нахлестывать.

— Ах ты, шакалка проклятая! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Бей шакалку! — завопил он на весь сад. — Ребя, я шакалку поймал!

Корненко струсил насмерть.

— Я — голосит, — не шакал! Мишка, кащей проклятый. пусти! Я не шакал! Я — Корненко!

— То-то! Так бы сразу сказал, — засмеялся Ерзунов. — Ведь я тебя мог до смерти убить.

Вот какие охоты бывают на свете.

На море поднимались волны. Ветер крепчал, белые гребешки выбегали все дальше на берег, прилизывая песок и брызжа пеной. Сразу стало шумно, зашуршали камни, и в воздухе запахло соленым.

— Вылазь из воды, ребята, уже дома наверно пообедали! — крикнул Морской Комитет — Мишка Волдырь, натягивая трусики.

Тонкое полотно сразу промокло, прилипло, Мишке стало холодней прежнего, и он застучал зубами.