Только один человек во всем лагере был несчастнее меня — четырехлетний Саша, сын нашей поварихи Анны Ильиничны. Рыженький такой, веснушчатый мальчик, весь в пятнышках зеленки; всех нас кусали комары, но его почему-то особенно, и медсестра смазывала его зеленкой. Он жил при лагере. Его никто особенно не обижал, просто его как бы не считали за человека. Все были увлечены подготовкой к военной игре, всякими кружками, а он мешался, и его гнали. «Брысь!» — говорили ему, как будто он не человек, а домашнее животное. Но его так и тянуло туда, откуда его гнали. Он выходил на беговую дорожку как раз в тот момент, когда бегуны изо всех сил боролись за первенство, или строил домики в песке, отведенном для прыжков. А когда на него прикрикивали, нижняя губа его вытягивалась, подбородок начинал дрожать, и он со всех ног бежал к своей маме, которая под навесом возле столовой чистила картошку или рубила капусту. Ей он тоже мешал, она кричала на него: «Когда ты уймешься, наказание мое!» — и прогоняла. Куда ему было деваться? Он опять бежал к нам. Невесело ему жилось. Не знаю, завидовал ли он нам. Возможно, по малолетству он еще не знал, что это такое — зависть.
А вот я в свои двенадцать лет уже хорошо это знала. Я завидовала всем, кто хорошо умел бегать и прыгать, играть в волейбол и поднимать флаг на мачту. Да, я даже флаг поднимать не умела. Во время утренней и вечерней линейки самый торжественный момент — подъем и спуск флага. Все стоят по команде «смирно», а председатель совета лагеря командует:
— Степанов (или Субботина), на флаг!
Тот, кого вызвали, выходит из рядов, бегом направляется к мачте, отвязывает веревочку и начинает эту веревочку тянуть вниз. При этом флаг поднимается вверх. Когда флаг достигает вершины, пионер вновь обвязывает веревочку вокруг мачты и отдает салют председателю совета лагеря. Тот командует:
— Вольно! — И пионер занимает свое место в ряду.
Кажется, легко! А попробуй проделать все это быстро и ловко под взглядами всего лагеря! Для меня каждый раз линейка была мучением: вызовут или не вызовут в этот раз «па флаг»?
И вот однажды меня вызвали. Я подошла к мачте, и в строю раздались смешки, не знаю почему. Стала развязывать веревочку, а она не развязывается! Кто-то очень крепко затянул ее и запутал. Ну не зубами же мне ее развязывать! И так уже смеются вовсю. Председатель совета лагеря подошел ко мне строевым шагом, — одно ловкое движение, и узел развязался. Я стала тянуть. Флаг мелкими рывками не поплыл, поскакал вверх. Но доверху не доскакал. Застрял посредине. Что-то там заело. Я тяну, а он не идет.
— А-атставить! — зычно крикнул Жора (председатель совета лагеря).
Он это не мне крикнул, а пионерским отрядам, которые уже давно не стояли по команде «смирно», а хохотали и чуть ли не пальцами на меня показывали. А мне Жора сказал тихо и сердито:
— Приспусти немного, а потом с силой дерни!
От стыда и ужаса я вовсе перестала соображать. Что приспустить?! Что дернуть? Пока до меня доходило, линейка почти уже распалась. Наконец, так и не сообразив, про что говорил Жора, я конвульсивным движением дернула в последний раз — и флаг освободился. Я дотянула его доверху, кое-как обмотала мачту веревочкой и, вся взмыленная, отдала Жоре салют. Какой уж там салют! Этот мой жест больше был похож на то, как если бы я прикрыла лицо рукой от стыда.
— Вольно! — сказал Жора.
И под ликование всей линейки я побрела на свое место.
Одно хорошо: после этого случая я уже со спокойной душой бежала на линейку — знала, что на «флаг» больше не вызовут.
На следующий день Жора вызвал Наташу Ярцеву, и, глядя на нее, я просто поражалась, как быстро и красиво все у нее выходит. В одну минуту она подняла флаг, и он, словно только и ждал этого, сразу забился под ветром. Наташа отдала салют, встала в ряд — и никому даже в голову не пришло засмеяться. Ну почему у одних все получается, а у других — ничего? И как я могла после случая с флагом выйти на волейбольную площадку или на беговую дорожку? Нет, лучше не срамиться. Я только смотрела, как другие играют в волейбол, стреляют из лука, бегают и прыгают. Про меня Жора сказал, что я какая-то странная. Ну и пусть!
Вот про Наташу Ярцеву никто не говорил, что она странная. А ведь если разобраться, странной-то была как раз она, а не я. Однажды я увидела, что она прячет под лист лопуха конфету.
— Ты что делаешь? — удивилась я.
— Молчи, — сказала она. — Никому не говори. Ты не видела Сашу?
— Какого?
Читать дальше