Вера Желиховская - Подруги

— Не надо никаких тайн делать, по-моему, a просто дать отцу и Паше прочесть её милое письмо. — сказала Маша. — Я уверена, что сами они поймут дело, как оно есть, поймут, что отказываться и неуместно, и грубо.

Так они и сделали, и все обошлось хорошо. Не только обрадованный прекрасным подарком мальчик, но и сам Савин был глубоко тронут вниманием и письмом Надежды Николаевны, и за обедом, кушая пирог, удавшийся на славу, несколько раз повторял: «Да, это человек, каких на белом свете мало!..»

A когда в сумерки, приехала жданная гостья, весело вошла, как ни в чем не бывало в комнату, с тортом в руках, и, как будто это был её единственный подарок, с поклоном поставила его перед Павлушей, все приветствовали eё с такой горячей благодарностью, что она должна была понять, что хитрый проект её не удался…

— Ну-с, прежде всего мы торт отведаем, — сказала она, — это моя повинная: сама ваш пирог прозевала, так уж, нечего делать, привезла другой, чтоб не остаться совсем без пирога!.. Покушаем, — он, кажется, вкусный, — a потом я вам прочту один рассказ — премилый, пресмешной!.. Я уверена, что Павлуше понравится.

— Еще бы, не понравился!.. Всем, наверное, понравится! — отозвалось единодушно все общество.

— Он так уверен, что твое чтение всегда заслуживает похвалы и восторга, что заранее тебе и букет приготовил, — сказала Маша, придвигая брату цветы.

— Совсем не потому! — сконфуженно отозвался Павел. — Что ты это, Маша… Я просто… Мне товарищ принес, ну a я… На что он мне?

— Неправда, неправда! — вмешался Степа. — Разве мы не слышали, как ты его просил нарочно для Надежды Николаевны принести? Ишь, какой — отпирается!..

Все засмеялись над сконфуженным мальчиком, кроме Нади, которая взглянула на него ласково и сказала, любуясь букетом:

— Нарочно, или нет, но я очень благодарна вам Паша, за память… Да и за эти прекрасные цветы. Я так люблю их… Павлуша знает, как доставить мне удовольствие!

В один из зимних дней в просторной детской комнате Молоховых, залитой янтарными лучами уже садившегося солнца, довольно мирно беседовали. Клавдия, стоя у окна и рассматривая на стеклах чудесные узоры, которыми разрисовал их дедушка-мороз, затеяла разговор о том, зачем зимой такой короткий день. С этим вопросом она обратилась к Тане, сидевшей на ковре с маленьким Витей. Таня была большая девочка, гораздо старше барышни Клавдии Николаевны, и очень смышленая. Обязанность её состояла в том, чтобы быть на посылках у нянюшки; но нянюшка очень любила подолгу распивать кофе и разговаривать в кухне, a потому дети, Фимочка и Витя, очень часто оставались на попечении одной Тани. Иногда она прекрасно забавляла Витю, играла с ним и старшей девочкой, рассказывала им сказки и пела песни. Но зато, когда она бывала не в духе, обоим детям приходилось плохо и скучно, да и от щипков Таниных небезопасно. Жалоб их она не боялась. Витя был еще мал, a Серафима была кроткая и боязливая девочка; старших же Таня умела ловко остерегаться.

Вот и теперь, едва заслышав шаги в смежной комнате, Таня сейчас же запрятала в карман семечки, которые грызла, не обращая на детей никакого внимания, и, схватив мячик, уселась на ковер против Виктора, будто забавляла его, катая по полу мяч. Шестилетняя Фимочка и до этого, и после этого, как взошла её няня, сидела смирно на скамеечке у низенького столика и, подпершись локотками на книгу с картинками, смотрела на опушенные снегом верхушки деревьев, росших под окном.

Закончив беседу о том, что зимой солнце по вечерам не нужно, старшие девочки, барышня и горничная, продолжали весело переговариваться о разных разностях, но Серафима их не слушала. Она задумалась глубоко. У неё часто бывали свои, совсем особые думы, чрезвычайно занимавшие болезненную девочку, которая удивительно пытливо вглядывалась во весь Божий мир, понемногу открывавшийся её воображению. Фимочка была почти всегда серьезна и сосредоточена: она мало говорила и не любила никого, кроме старшей сестры, Нади, немножко отца, да иногда братишки Вити, когда он не шумел и не дразнил ее. О своих думах она никогда никому, кроме опять-таки Нади, не говорила. С Надей она любила беседовать в одиночку, забравшись к ней на колени и тихо-тихо расспрашивая ее обо всем, что занимало её детскую, болезненно развитую головку. Как часто вопросы ребенка изумляли Надежду Николаевну и как ей трудно было порой отвечать на них!

Серафима и теперь поджидала сестру. Она звала что Надя ее никогда не обманывала, a потому была спокойна. «Я приеду к обеду непременно, — сказала она, прощаясь с девочкой, — a вечером мы сегодня с тобой посидим у меня в комнате». Посидеть в Надиной комнате считалось большим удовольствием, и Фимочка нетерпеливо ожидала, когда позовут всех к обеду и приблизится вечер. Но нетерпение у неё не выражалось капризами, как у других детей. Она вообще была довольно скрытна и очень тиха и молчалива. Её задумчивость была вдруг прервана громким спором сестры её с Таней. Фима невольно стала слушать.