Когда доктор приблизился к матери (её койка стояла последней у дверей), мать как-то виновато, беспомощно улыбнулась и сказала:
— Что же это со мной такое, Тихон Денисыч? Болеть-то мне совсем нельзя, вон они у меня…
— Дело житейское, унывать не надо, — спокойно и мягко ответил доктор и посмотрел на Кольку.
Колька заторопился встать, громыхнул кастрюлей и, застыдившись, спрятал её за спину.
— По-моему, хорошие ребята у вас. — Доктор погладил Саньку по голове и спросил: — Что, вкусная была каша?
Санька отвернулась, закрылась рукавом и не отвечала.
— Вижу уж, ешь с удовольствием, — сказал доктор.
— Сами варили! Матери принесли! — вставила сердитая тетя и подмигнула Кольке, будто приятелю.
Доктор вышел в коридор, снял халат и повесил в шкаф. На сером его пиджаке, у нагрудного кармана Колька увидел полоску орденских ленточек, какие бывают у фронтовиков.
— Собирайтесь домой. Стемнеет скоро. Вон уж больным ужин начали разносить, — сказала мать.
Санька придвинулась к ней и, глядя вслед уходящему доктору, зашептала:
— Мам, а мам, он и не знает: ведь каша-то у нас без судовольствия, на сахаре она.
— Глупая ты ещё, — сказала мать. — Он видит, в охотку ешь — вот и говорит.
Она схватила Санькину голову и, так как Колька возился совсем рядом, завязывая кастрюлю, притянула и его к себе.
— Ох, горе вы моё! — сказала она.
Мать не раз говорила им эти слова. Услышав их, Колька обычно испытывал чувство какой-то неопределённой вины за то, что вот он существует на свете и причиняет ей заботы и огорчения. Теперь, взглянув на мать, он увидел в глубине её глаз такие светлые, весёлые огоньки, что ему и в голову не пришло огорчаться.
…Обратно шли в сумерках. Снег в поле был почти совсем синим. Далеко на той стороне маленький паровоз-«кукушка» тащил состав с торфом. Видно было, как вылетали из трубы красные искры и таяли. Санька шла позади, путаясь в больших валенках, и Колька слышал у себя за спиной её неумолкающий голос:
— Коль, а Коль, почему лошади сначала бывают маленькими, а потом делаются большими, а грузовики сразу большие? Почему, а?..
Колька не отвечал — он думал о своём; лоб его был нахмурен, и мысли витали далеко-далеко.
У перехода через насыпь он остановился, подождал запыхавшуюся Саньку и, хотя паровоз кричал ещё где-то за заводскими стенами, взял её за руку и перевёл через рельсы.
— Ты, как вырастешь, кем будешь? — спросил он.
— Я, как вырасту, плясать пойду, в артисты, — не думая, как о чём-то давно решённом, быстро ответила Санька.
— Это что! А я доктором буду. Вот увидишь!
Санька скоро отстала опять, а он шёл впереди, стараясь шагать широко и прямо, как доктор, и видел себя совсем взрослым, в белом халате нараспашку, из-под которого виднеется пиджак с орденской ленточкой у кармана и блестящим наконечником от автоматической ручки. Он идёт между койками, и больные смотрят на него с уважением и надеждой…
Когда пришли домой, Колька зажёг свет, сел к столу и стал решать задачу номер 147.
— Завтра я в школу пойду, — сказал он Саньке.
Он лежал на соломе, слабый, ещё мокрый, и мать облизывала его горячим шершавым языком. В хлеву было темно и тихо, только мартовская метель стучала иногда старой дранкой на крыше. Мать дышала часто, широкие бока её вздымались тяжело; в глазах, ещё отражавших страдание, лучилась нежность. Но он не видел её глаз и только чувствовал, как она толкает его мордой и лижет. Он попытался встать, но ноги расползлись в стороны, и он упал на мать, лежавшую рядом, ткнулся мордой ей в пах и, чувствуя молочный запах, зачмокал губами.
В это время в щелях сеней показался свет, и хозяйка с фонарём в руке, застёгивая на ходу полушубок, подошла к загороди.
— Глядите-ко, — удивлённо сказала она, — уже справилась моя голубушка! Чуть было я не прозевала…
Повесив фонарь на гвоздь, хозяйка быстро очистила деревянной лопатой пол, постелила сухой соломы, принесла корове тёплого пойла с отрубями и, всё время ласково разговаривая с ней, незаметно привязала её верёвкой за рога и за шею к столбу. Однако, едва хозяйка подошла к телку, корова перестала пить и тревожно повернула голову.
— Пей, пей, глупая! — сказала хозяйка добрым и ласковым голосом, стараясь внушить корове, что ей совершенно не о чем беспокоиться.
Читать дальше