Николай Жданов - Петроградская повесть

— Гляди, я лишнего не дам. Я и сама цены знаю, жила тут до замужества в господском доме.

— И-и-и, вспомнила! — смеётся извозчик.

Пролётка долго катится мимо больших каменных домов, кажущихся одним сплошным зданием.

Здесь всё не так, как у нас в Перевозе. Не видно ни леса, ни огородов, ни пашни, ни галок, сидящих на изгородях; нет травы, вместо земли булыжник. И всюду люди. Их не меньше, чем на вокзале. Даже больше. И все они куда-то спешат.

Мы с Настенькой никогда ещё не были в таком большом городе. Мы жили в Перевозе в школьном доме на пригорке рядом со старой маленькой церковью. Мама была учительницей, а бабушка Василиса убирала после занятий единственный класс, мыла некрашеный сучковатый пол, коридор и крыльцо, а зимой и осенью топила печь, белённую известью. У чугунной вьюшки, которой закрывают трубу, отломан край, и бабушка на ночь затыкала отверстие тряпкой, чтобы не уходило тепло. Печь одной стороной вдаётся в класс, а другой — в комнату, в которой мы жили и где стоит комод, покрытый вязаной салфеткой, мамина кровать, этажерка с книгами.

Около школы есть огромный, как утёс, камень-валун, поросший мхом. Если залезть на камень, то с него далеко видны поле, идущее под уклон, и река, скрывающаяся за синим лесом.

Нынче осенью мама ходила на ту сторону реки в село за жалованьем, промочила ноги и заболела воспалением лёгких. На телеге, в которую постелили свежего сена, маму увезли в больницу. Снег ещё не выпал, но стояли холода, и колёса телеги гремели по смёрзшейся колее. Занятий в школе не было. Ждали, когда мама поправится. Но она не поправилась…

Пролётка долго катится вдоль городских улиц. Почти на всех перекрёстках стоят солдаты с винтовками. Всюду на домах и на заборах наклеены плакаты, воззвания. Издали видно слово: ДОЛОЙ. Оно напечатано очень большими буквами. Но что именно долой — разобрать нельзя. И ещё большое слово: ТРЕБУЕМ. Потом тоже очень крупно: ХЛЕБ, МИР, СВОБОДА.

Вот улицы кончились. Мы едем по длинному мосту через широкую реку. Бабушка всё время молчит. Раньше, в вагоне, она то и дело повторяла: «Тётя Юля встретит, тётя Юля удивится, тётя Юля скажет». А теперь бабушка молчит.

Наконец пролётка остановилась. Извозчик снял с пролётки наши вещи, положил в шапку деньги, полученные от бабушки, и поехал дальше вдоль улицы.

И вот мы стоим перед дверью, и бабушка робко стучит в неё маленьким сухим кулачком. Дверь плотная, массивная, и мы стоим перед ней, как перед стеной.

Нам открывает женщина, немолодая, в переднике, в платье с короткими рукавами; у неё строгое лицо, руки рыхлые, толстые у плеч. Это, конечно, не тётя Юля.

— Разве звонок не работает? — Она недовольно трогает беленькую кнопку, которую мы раньше не заметили. — Вам кого?

— Юленьку нам. Это вот её племянники. — Бабушка показывает на меня и Настеньку.

— Какую Юленьку? Курсистку, что ли? Она тут теперь не живёт.

— Да где же она?..

— На другую квартиру съехала, ещё на прошлой неделе. Письмо ей пришло, да так и лежит.

Женщина достаёт с полочки серый помятый конверт.

— Вот тебе и раз! — удивлённо говорит бабушка. — Да это, никак, наше письмо? Посмотри-ка, Григорий. — Она берёт письмо у женщины и протягивает его мне.

Да, конечно, это наше письмо. Мы посылали его тёте Юле из Перевоза. Серый конверт и крупные бабушкины буквы: мама научила её писать такими буквами. Значит, тётя Юля нашего Письма не получила. Так вот почему она не пришла нас встретить! Она и не знает, что мы приехали. Она даже не знает, наверное, что умерла мама…

На голых руках женщины выступили мурашки от холода.

— Хозяйка запрещает пускать в дом чужих людей, — говорит она и хлопает дверью.

Слышно, как с той стороны брякает запор.

— Царица небесная… — крестится бабушка и устало опускается на каменную ступеньку.

Настенька выпятила нижнюю губу, собираясь зареветь.

— Поедемте лучше обратно, — просит она.

Стало холодно, и мне очень захотелось к нашей большой печке с обломанной вьюшкой.

Через полчаса мы добираемся до ближайшего перекрёстка и там садимся в трамвай. Какие-то люди помогают нам поднять тяжёлый саквояж на переднюю площадку.

В трамвае тесно, но на остановках влезают новые люди. Трамвай не ждёт, пока все сядут, а несётся дальше и дальше. Мелькают по сторонам высокие дома, вывески, витрины магазинов.

— Бабушка, а бабушка, куда мы едем? — ноет Настенька.

— Молчи, не приставай!

Стоять неудобно. Все толкаются. Нас с Настенькой оттеснили в угол, и я только слышу, как бабушка ругает кого-то: