Б. Раевский - Орлята

— Да у тебя, оказывается, и боевое крещение уже есть. Ну тогда придется оставить. Делать нечего.

— Спасибо, — сказал Саша.

Ему хотелось вот сейчас, сию же минуту сделать для этих людей что-то особенное, что-то очень важное. Он только не знал еще — что.

Третьи сутки отряд уходил от карателей. Третьи сутки тридцать усталых, измученных бессонницей людей вели беспрерывные бои с четырьмя сотнями отборных немецких солдат.

Ночью каратели дважды окружали партизан и дважды отряд вырывался из окружения. В темноте отряд петлял по лесу, стараясь запутать следы и оторваться от противника.

Но на рассвете, когда всем казалось, что наконец это удалось, вдали снова захлопали выстрелы.

Отряд остановился возле узкой просеки. Лес здесь был чистый, прозрачный, — до войны местный лесник гордился им. А теперь тридцать измотанных человек мечтали только об одном — как бы выбраться из этого проклятого леса.

Партизаны столпились возле командира. Выстрелы все приближались. У командира было худощавое лицо и красные от бессонницы глаза. И у него не было даже времени, чтобы выбирать решение.

— Остается один выход, — негромко сказал он, — принять бой. Пять человек останутся прикрывать отход отряда. Добровольцы есть?

— Есть, — сказал Бородулин.

— Есть, — услышал он сзади.

— Есть, — раздалось справа. Пять человек отошли в сторону.

Несколько секунд командир колебался. Он смотрел на Сашу.

Саша давно уже был полноправным бойцом отряда. Вместе со всеми он узнал горечь тяжелых поражений, когда в октябре немцы разгромили партизанскую базу; вместе со всеми, раненый, в рваных сапогах, переходил зимой линию фронта, вместе со всеми отправлялся на самые опасные задания... Он имел право быть добровольцем. И он хорошо знал, что в отряде существует неписаный закон: добровольцам не отказывают.

И все-таки командир колебался.

— Да вы не бойтесь, — сказал Саша, — я сумею уйти... Мне же проще...

Это было правдой. Он не раз выходил из самых тяжелых положений. Не зря с прошлой зимы поблескивал на его гимнастерке орден боевого Красного Знамени.

— Ладно, — сказал командир, — оставайся. — Он больше ничего не сказал. Он тоже не любил лишних слов.

Пятеро остались одни. Они проверили автоматы и растянулись в цепь.

В лесу горьковато пахло мокрой корой и прелыми листьями. Косые солнечные лучи рассекали воздух.

И совсем недалеко среди деревьев уже мелькали одинаковые зеленые фигуры.

...Вначале они вели бой все впятером, потом их осталось четверо, потом — трое. Они медленно отступали, перебегая от дерева к дереву. И Саша тоже перебегал от дерева к дереву и все стрелял и стрелял короткими очередями. Автомат трясся в его руках, в ушах звенело. Он ругался яростными, злыми словами и не слышал сам себя. Стреляные гильзы бесшумно падали в траву.

Потом Саше показалось, что он остался один. Справа и слева еще гремели автоматные очереди, но те двое либо уже погибли, либо он просто потерял их из виду.

Сколько прошло времени? Саша не знал. Может быть, два часа, а может быть, десять минут. В бою никогда не знаешь, сколько прошло времени. «Еще немного, еще...» — говорил он себе.

Было жарко, на гимнастерке медленно расплывались темные пятна пота.

Сколько же все-таки прошло времени?

Он перезарядил диск и подумал, что теперь уже не стоит экономить патроны.

Выстрелы стали реже. Саша понял, что немцы окружают его. Они действовали осторожно расчетливо. Они медленно обходили его, и скоро кольцо должно было замкнуться.

Пожалуй, еще можно попытаться уйти...

Но он продолжал по-прежнему отстреливаться и перебегать от дерева к дереву. Он знал, как дорога для отряда сейчас каждая минута.

Еще немного, еще...

Потом наступила короткая передышка. Кольцо замкнулось. Только далеко слева ухали гранатные взрывы.

Немцы что-то кричали. Может быть, они предлагали сдаваться.

Саша поднял голову и посмотрел на небо. Солнце уже стояло высоко — над самой головой. Значит, все же прошло немало времени...

Он вытер рукавом пот со лба, вынул гранату и стал ждать.

Отряд уходил все глубже и глубже в лес. И чем Дальше уходил отряд, тем слабее становилась там, позади, далекая перестрелка. Выстрелы звучали все реже. А потом стало совсем тихо.

Двадцать пять человек молчали и продолжали упорно идти вперед.

Лида сидела на старом скрипучем стуле у небольшого чердачного оконца и покачивалась. Она любила покачиваться и слушать, как скрипит стул: «Пи-и... Пи-и...» Словно птица щебечет.