Роман Шмараков - Овидий в изгнании

В начале восьмого все лично не заинтересованные в том, как князь Светозар без отдыха пирует с дружиной удалой, едут на работу. Ясновид застрял мечом поперек автобусных дверей. Народ, которому чуждо, приналег, и меч ощутительно треснул и прошел в дверь. «Ты, Гондурас, не горюй, – сказал ему со смехом чуждый народ. – Он у тебя теперь модернизированный складной».

Уже тогда бы повернуть домой. Что делать без меча на княжеском пированье? Круглые столы, они не для того предназначены, чтоб нарезкой тешиться, как виллан, а для того, что всегда, как будто им тут медом намазано, явится какая ни есть благородная девица на караковом муле в сопровождении отвратительного карлика, злобного оттого, что его недолюбили в детском саду, и оная девица будет искать у князя защиты и протекции, ссылаясь на то, что местный великан по имени… ну, допустим, Маргафел… пустил по северному ветру ее родителей, люто обесчестил знакомых и завладел ее фамильярным замком, и тогда один из присутствующих рыцарей… допустим, Гавалом… решительно встает от нарезки, более того – ударяет по ней кольчужной рукавицей… по сыру лучше… и говорит: «Сир, позвольте, я быстренько смотаюсь туда-обратно и избавлю фамильярное место этой благодатной девицы от присутствия чужеродного элемента». И она, конечно, рассыпается в комплиментах, а карлик злобно помалкивает, и вот они едут под солнечным зонтиком… Но если у рыцаря меч эксплуатации не подлежит? Надо было повернуть!

Так нет, доехал.

В окне мелькнул рекламный щит с надписью «ЭТО МЕСТО – СЕРЕДИНА РОМАНА» и тотчас исчез, будто не было. Ясновид сгрузил останки меча в корпоративный пакет сети магазинов «Подмастерье», обещавшей клиенту кровельные, отделочные и иные потребы, притулился у окна, в дискуссии по политическим вопросам как латентный феодал не втягивался и ждал своей станции. Вот выгрузился, сорок минут пешочком и прибыл на место. Шатры разбивают в молочном тумане, ремесленники испытывают свое владение средствами производства, дружинники ходят в государственной заботе, князь задерживается. Тут тиун Любочест его за пряжку на корзне придержал и говорит:

– Слушай, Ясновид, не в службу, а в дружбу, – сгонял бы ты в село. Соли никто не взял, прикинь, вот люди? Будто первое лето на службе княжой. Тут два километра, за час обернешься. Давай, пока ясна солнышка нет, звонил сейчас с трассы, у него покрышка полетела. Вдоль опушки идешь, вона, где березки молодые на поле вылезают, потом вдоль реки, а там увидишь. Меч только оставь, а то сельпо не ровен час запрут или по шеям накладут из превентивных соображений.

Ясновид говорит: хренушки, говорит, я тебе, дорогой тиуне, меч свой верный брошу неведомо на чей пригляд, чтобы им тут женки блудные ногти подпиливали себе. Не бывать тому. Тиун: ну, твое дело. Только обернись побыстрей. На тебе червонец, сдачу вернешь, мне отчитываться.

И Ясновид пошел. Сначала он правильно и бодро двигался меж лесом и молодыми березками, маша кладенцом в корпоративном кульке. Потом он заметил, что молодых березок вокруг стало меньше, а старого леса больше. Или, иначе говоря, он совсем в лесу, полном тумана и нескрываемого сарказма. Часы отбились от времени, а мох растет на деревьях отовсюду. И грибы тоже. Сначала он испугался, но потом рассудил, что не может здесь быть обширных произрастаний, только если сталинские лесопосадки, и сейчас он, куда ни пойди, из них выедет на ровную дорогу. Он съехал в овраг, хватаясь за скользкий орешник, перебрался по поваленному стволу через черный ручей и, с облегченьем увидев небо меж расступающихся сучьев, вышел к какой-то избушке, окруженной раскиданными элементами хозяйства. Из-под избушки, ему показалось, торчали куриные лапы, в которые она уткнулась крыльцом, как отдыхающая собака, но он постарался в это не поверить. Войдя в калитку, он произнес: «Хозяева! Есть кто?» Небольшая старушка выглянула морщинистым приветливым лицом из дому и сказала: «Заходи, пожалуй, чего маешься». Он шагнул в дом, ударился носом о притолоку и сказал в дымное пространство:

– Мне бы сольцой у вас разжиться. И как на шоссе выйти, не подскажете?

В дыму перед ним открылся сидящий против печи на золоченом стуле человек в доспехах ратных. Во правой руке у него размещалось копье булатное, на другой висела шелковая плеть из того ли шелку шемаханского. Завидевши Ясновида, он вскрикнул богатырским голосом и засвистал молодецким посвистом, сразу произведя сильное впечатление. Молодым он, впрочем, не смотрелся, а скорее удачно сохранившимся. Просвистав, он сказал: