Роман Шмараков - Овидий в изгнании

– Как дела? – спросил, входя в дверь, старший сантехник, разгоряченный от любимой работы.

– Доброе утро, – басом сказал младший, приподнимая от подушки голову с розовым рубцом на щеке.

Средний посмотрел на товарищей со сдержанным скепсисом.

– Джентльмены, – сказал он, – боюсь, я вынужден пересмотреть статьи нашего договора. Условия, в которые вы меня поставили, не соответствуют ожиданиям и крайне затруднительны для психически здорового человека вообще.

На него посмотрели с напряжением.

–Я предлагаю вам обоюдно ознакомиться с плодами ваших трудов, – сказал он. – Обещаю, вы будете удивлены.

– Погоди, Василь, дай хоть кусок колбасы съесть, – пробурчал старший, разуваясь.

– Дайте умыться хоть, – пробасил младший, утыкаясь розовым лицом в подушку.

– Умойтесь и съешьте кусок колбасы, – согласился средний. – Я буду с нетерпением ждать, когда эти детали туалета будут вами тщательно выполнены, потому что хочу видеть ваши лица, с головой погруженные в чтение.

Наконец они, умытые и с колбасой в глубоких зубах, но позадумавшись, уселись за чтение. Средний сантехник, выступая организатором мероприятия, дал старшему сантехнику накладные младшего, пронумерованные в сюжетном порядке, а младшему – тетрадь старшего.

– Опять она, – поморщился старший, поднимая голову от прадедушки в канотье. – Отвлекает, честное слово. Сань, – распорядился он, доставая мятый стольник, – поди, дай ей, и пусть сыграет «Мурку». Скажи, для Семена из Самары по просьбе друзей.

Саня сбегал и вернулся под высокую соль виолончели.

– Не берет, – доложил он. – Торгуется.

– Ну и пес с ней. Ничего вообще не получит.

Они сконцентрировались на чтении.

С гадливостью проследив за фантазией соавтора, они прочли последнюю страницу и одновременно отозвались:

– Удивительная дрянь.

– Прекрасно, – обобщил средний сантехник. – Теперь, когда мы достигли единства эстетических эмоций, я намерен предложить на обсуждение такой вопрос. Что делать будем? Вариант «выбросить» не дебатируется, потому что жалко.

Три товарища надолго задумались, и наконец младший вполголоса сказал:

– Ну, есть такое предложение…

Под каменистым небосводом, озаряемым багрянцем вывернутого фонаря, прослышав о человеке, с которым уходит почта, набежали, оттеснив тщетно негодующего пасечника, и плотно обступили Генподрядчика, дергая за подол и вывертывая пуговицы.

– Во второй комнате, как войдешь, под половицей будет бюст Менжинского, очень хорошей сохранности, так ты возьми себе за труды; а внучке моей, милок, вот что передай…

– Зайди и просто скажи ей: «Помнишь?» Просто вот так скажи: «Помнишь?» И так лицом посмотри на нее! И все, выйди сразу! Не оглядываясь! Понял? Никогда не надо оглядываться!

– В Сивцев Вражек не забудьте заглянуть, голубчик! В Сивцев Вражек! Дом Алексеева! Сверчков моя фамилия, Свер-чков! Как звать, не помню!

– Господи, чем я оброс, – с тоской стонал Генподрядчик, обирая с себя прилипчивых мертвых, как обугленный репей. – А меж тем дома – жена. Кандидат искусствоведения. Грудь пятый номер, курицу печет на бутылке, Гайдна слушает, сто первую симфонию, за дирижерским пультом – Альберто Лиццио. А тут Маша эта… Как бессмысленны воспоминания юности! Нахлынут, и такие глупости творишь! На бумагу, – кричал он нахлынувшим туземцам, – на бумагу пишите, что передать! Кто неграмотный – кресты ставь, не позорь бедняцкий класс! Один крест – буква «А», два – буква «Б» и так далее! И не задерживаем с отправкой! Обобщайте, пожалуйста, материал, не надо писать, какого числа и с кем, пишите просто – «чревоугодие»! Буква «Ч» – двадцать пять крестов! Не списывайте у соседей, не надо переносить их ошибок в свою биографию! И, кстати, сумки не найдется у кого-нибудь?

Беснующаяся вокруг толпа улеглась, выделив из себя подмножество людей, в прошлом активно сотрудничавших с органами принуждения; в результате их профессиональных действий очередь приняла разумную стереометрическую форму, а количество передач было уменьшено до одной с физического лица и двух с юридического. Закончив импровизированный прием общением с ходоками из погибшего народа, противоречиво излагавшими, как именно и за какое конкретно правое дело погиб их народ, Генподрядчик взвалил на плечо сумку с настойчивыми напоминаниями о себе и, сказав: