Роман Шмараков - Овидий в изгнании

– В то время шла война между двумя странами, – пояснил младший. – Мать воровала людей и продавала их на органы одной из стран. А потом стала продавать и другой. Полосатые ноги выследили ее, она нажала кнопку и провалилась. Потом ее нашли в лесу с разрывом сердца.

– А ты почем знаешь? – осведомился средний.

– Ну, я был мал, – вспомнил тот. – Дыхание жанра опалило мои щеки.

– Вот оно что, – задумчиво сказал средний. – Иваныч, – обратился он, – скажи, пожалуйста, Терентий тебе зачем это дал?

– В целях восполнения, – сказал Семен Иванович. – Живо откликнувшись на нашу просьбу.

– Понятно. Типа сконструируй жанр. Кювье для дам, клыки к рогам и все такое. Правильно я излагаю?

– Василь, – упреждающе сказал Семен Иванович. – Он уважаемый человек. Ему Ахматова устало махала рукой.

– Гляди ты, – сказал средний сантехник. – Это она подавала ему знаки. И ей, скажи мне, удалось наладить связь?

– Нет, – сказал Семен Иванович.

– Контакт бывает затруднен различием культурных кодов, – заметил средний сантехник. – Если она сразу начала с критики символизма, пропустив таблицу умножения на семь, то был нарушен принцип последовательности в обучении. Так, значит, он тебе презентовал. А ты ему что?

– А я согласился.

– А ты согласился, – задумчиво повторил средний сантехник. – Скажи еще, Иваныч, ты никогда не думал о том, что согласие – высшая форма иронии?

– Василь, – с сердцем сказал старший, – я родился в тридцать девятом году. Ты сам посуди, было мне когда об этом думать?

– Да, ты прав, мне это в голову не пришло. Значит, ты это взял у него из каких-то иных, недоступных мне соображений.

– Сделаем из них приложение к роману, – предложил младший. – Вроде «Вы нам писали – мы прочли».

– Это когда будет к чему прикладывать, – резонно напомнил средний. – А пока что – готический парк, искусственные руины.

– Нощный вран на нырищи, – добавил старший.

– И тишина, – заключил младший.

– Еще кандидатуры в помощь романисту есть у присутствующих? Нет? В таком случае я сбегаю на восьмой, к Ивану Петровичу, – решил средний сантехник. – Если из школы он уже вернулся.

– Иди, – проводили его. – И повежливей там.

Ивану Петровичу меж тем было плохо.

«Вам, Иван Петрович, надо на разряд подавать, – сказал ему директор. – А как у вас с региональным компонентом?» «Плохо у меня с компонентом», – подавленно сказал Иван Петрович. «Ну что вы, Иван Петрович, в самом деле, мы же вас знаем как творчески работающего педагога… Форсируйте этот момент. И открытый урок дайте». «По компоненту?» «Безусловно. И не затягивайте с этим. А то у людей создается негативное впечатление». Напуганный беседой, Иван Петрович не стал уточнять, кто эти люди. По дороге домой он в киоске «Роспечати» купил за пятьдесят рублей альманах местных прозаиков «Купырь-трава». «Последний экземпляр», – отметила продававшая эту продукцию женщина. Ивана Петровича этот апокалиптический комплимент оставил равнодушным. Дома он вынул альманах из портфеля и разглядел. На его глянцево-зеленой обложке был помещен оптимистический пейзаж с сельской радугой. Вступление от составителей призывало всякого раскрывшего читать негромкую местную прозу, суля читателю негромкие же, но действенные восторги. Подборки сопровождались фотографиями авторов пять на шесть и маленькими аннотациями; фотографии Иван Петрович разглядывал, ища в них зеркало души, а, следовательно, стиля, и аннотации прочитывал для первичных биографических и критических сведений. Тексты объемом более десяти страниц Иван Петрович отсекал с порога, вследствие чего, например, фрагменты известного нашему читателю романа А.А. Уцкого «Чей там след на завалинке», иллюстрированные автором в технике сепии, лишились случая попасть в школьную разработку. Среди прочего Ивана Петровича привлекла фотография, несшая на себе скромное и где-то привлекательное лицо писателя Прасковича. Вступительная заметка к его произведениям, набранная курсивом, что должно было указывать на стоящий над ней особый акцент, сообщала о богатом жизненном опыте писателя, а также выражалась о его творческой эволюции в том смысле, что он еще в 1988 году подвергся влиянию магической прозы Андрея Платонова, с радостью приняв ее в себя, а потом одумался и начал насмерть бороться с Платоновым за свою оригинальность, но у него не получилось. Иван Петрович проглядел несколько его рассказов и согласился с автором аннотации, что не получилось. Праскович, впрочем, подкупал его своим открытым и мужественным лицом с бакенбардами по моде семидесятых годов, а его проза остановилась на жанре чего-то маленького, что показалось Ивану Петровичу для преподавания удобным. Он выбрал один рассказик, почему-то называвшийся «Полная погибель», и прочел повнимательней.