Марк Ефетов - Игорь-якорь

Бывает такое с человеком: усилием воли он сделает что-то невероятное, а потом рухнет.

Так случилось со Степаном Шапкиным.

Он очнулся в лазарете. Сквозь иллюминатор в белую каюту вбегали солнечные зайчики, прыгая, резвясь, как бы играя на стенах и потолке лазарета. Было так тихо, что явственно слышалось тиканье больших круглых часов на стене.

Первое, что увидел Шапкин, было жёлтое лицо лекпома Юры и его белые-белые зубы. Лекпом был самым толстым из всех моряков команды «Черноморска» и называли его «Пончик».

Сначала Стёпе подумалось: «Почему Пончик такой жёлтый?» И тут же Степан сообразил: «Жмурится от солнечных лучей и улыбается. Потому лицо жёлто-золотое и блестят белые зубы».

— Очухался! — сказал Юра. — Капитан приказал, как придёшь в себя, передать благодарность за службу. Ты спас «Черноморск» от пожара, а может быть, и от взрыва. Слышишь, герой?

— Слышу, Пончик, не кричи.

— А я не кричу. Просто тихо вокруг, и стены такие тут — гулкие.

— Тихо?

— Ага.

— Совсем?

— Совсем.

— Значит, машина не работает?

— Не работает.

— Так мы что, на якоре или дрейфуем?

— Будем плыть!

— Значит, порядок?

— Выходит, что так…

Страсть капитана Круга к порядку не покинула его и в самые опасные минуты жизни корабля. Поддерживаемый Игорем, Фёдор Фёдорович вошёл в рубку, и через минуту твёрдый, спокойный и уверенный голос капитана повторяли рупоры по всем уголкам «Черноморска»:

«Аварийным группам доложить обстановку. Исправить повреждения. Прибрать мостик, корму и все места, замусоренные в результате налёта».

Мостик был в пятнах крови.

Игорь стоял рядом с капитаном. Только он и вахтенный матрос видели и понимали, как тяжело говорить Фёдору Фёдоровичу. Матроса этого первой взрывной волной отбросило на диван рубки, но теперь он стоял у штурвала так же, как до налёта пиратов.

А Игорь посмотрел на свою изодранную форменку с оторванными пуговицами, подумал, что надо бы привести себя в порядок, но вдруг у него помутнело всё перед глазами, будто опутало густым туманом, и он медленно опустился, сел, а затем, уже ничего не помня, не чувствуя и не соображая, лёг на полу рубки.

А море, как бы не желая вмешиваться в дела людей, зелёной волной спокойно гладило борта «Черноморска». В медленном дрейфе корабль покачивало килевой качкой, слегка поднимая и опуская то с кормы, то с носа. Конечно, всё это было неестественно. В безбрежном океане дрейфует недвижимый корабль, которому положено разрезать и раскатывать упругую волну, оставляя за собой шипящую пену.

К концу путешествия все пассажиры «Сатурна» знали, что у Наталии Ивановны был сын Иван, который со школьной скамьи ушёл на фронт и погиб где-то здесь в последний год войны.

Может быть, это он, Иван Смирнов, лежит тут, под мраморной плитой на кладбище в Белграде? Кто знает…

Все попутчики Наталии Ивановны старались ей помочь в её поисках кто чем мог. Кто-то, не поехав на экскурсию, отправлялся в местный военкомат, кто-то расспрашивал знакомых речников-дунайцев или работников музея. Помочь старались все. Но путей для поисков осталось очень мало — только мраморная плита в Белграде с четырьмя буквами «Иван», дневник Ивана и письмо, которое Наталия Ивановна всегда носила с собой: «Пропал без вести».

После Белграда «Сатурн» был в столице Венгрии Будапеште и в древнем словацком городе Братиславе, которые лежат на Дунае. Здесь тоже земля полита кровью русских воинов, освобождавших её от фашистов.

Теперь уже все моряки-туристы с «Сатурна» долго и внимательно прочитывали имена советских воинов, высеченные на памятниках-надгробиях.

Да, там были Иваны — много Иванов, отдавших свою жизнь за свободу и счастье братских стран. Но Ивана Смирнова среди них не нашли.

Когда «Сатурн» возвращался на родину и вновь пришвартовался в болгарском порту на Дунае, спутники Наталии Ивановны устроили прощальный вечер.

Гулко зазвенел гонг. Это был первый звонок, который предупреждал пассажиров «Сатурна», что через четверть часа надо собираться за столом.

В столовой за длинными столами уже звякали вилки, ножи и стаканы.

Как положено, произносились короткие речи, в которых было много добрых пожеланий друг другу. Некоторые речи казались слишком длинными, и, когда их произносили, в кают-компании становилось шумно.

Но вот, пробираясь между тесно поставленными столиками, пошёл к микрофону, позвякивая медалями, самый старый из моряков на «Сатурне», один из тех, кто возлагал венок к памятнику советским воинам. Начал он хорошим словом, принятым в обращении моряка к морякам: