Владислав Гравишкис - Под уральскими звездами

Гудок не умолкал ни на секунду. Улицы пустынны — не по душе мисяжским богатеям красногвардейские тревоги. Окна плотно прикрыты ставнями, кажется, вымерло все в богатых домах. То тут, то там группы вооруженных людей — красногвардейцы направляются к штабу.

Штаб гудел, как улей. Бойцы сидели на тротуаре, крыльце, толпились в комнатах. Балтушис сразу ушел в кабинет к председателю Совдепа Сорокину, где заседал партийный комитет большевиков.

Вскоре Балтушис вышел и послал Витю на завод с приказом прекратить подачу тревожных гудков. Когда Витя вернулся, в просторном караульном помещении, занимавшем весь нижний этаж здания Совдепа, уже шло красногвардейское собрание. За конторкой с перильцами, которой в свое время пользовался купец Талалакин для подсчета барышей, стоял председатель Совдепа Сорокин и докладывал об обстановке. Из Златогорья получена телеграмма, чехи готовят восстание. Златогорские пролетарии просят помощи. Они собрались разоружить чехословаков, а своих сил маловато.

— И наши туда же глядят! — крикнул кто-то.

— Верно! Тоже эшелон в тупике стоит, пулеметы нацелены.

— Офицерье подбивает, известно...

— Тихо, товарищи! — крикнул Сорокин. — Про чехов на нашей станции сведения такие: они на родину хотят, в наши дела путаться не желают. Может, офицерье и не прочь что-нибудь затеять, да солдаты против. А в Златогорье — дело другое: приказ командования перехвачен. Вот и давайте решать: будем помогать златогорцам или оставим их одних отбиваться?...

— А как комитет решил, товарищ Сорокин? — спросил один из пожилых красногвардейцев.

Сорокин осмотрел всех спокойным, изучающим взглядом. Потом не торопясь проговорил:

— Комитет решил так: летучему отряду в полной боевой готовности выступить в Златогорье. Резервный отряд остается здесь для охраны города. Маловато бойцов в отряде, да будем надеяться, что пока ничего не случится...

— А раз партейные так решили, то и говорить не об чем! — решительно сказал красногвардеец, выбросив окурок в окно. Он встал и закинул винтовку за плечо.

— Правильно! В Златогорье Советы свалят — нам несдобровать!

— Значит, так и решим — идем в Златогорье? — спросил Сорокин.

— Идем! Идем! — отозвались красногвардейцы.

— Принимай команду, Иван Карлыч! — сказал Сорокин.

К конторке подошел Балтушис и во весь голос скомандовал:

— Отряд! Стано-овись!

Витя выскочил и первым выбежал на площадь. Сердце сильно билось. Поход в Златогорье — не чета тем будничным красногвардейским делам, в которых ему приходилось участвовать до сих пор: караульная служба, разоружение приезжающих с фронта казачьих групп, обыски в домах богатеев, учебные стрельбы за городом. Предстоит боевая операция, и Витя гордился тем, что будет ее участником.

Отряд двинулся по пустынным и тихим улицам. Зазвенела песня:

Петь приказал Балтушис: ему хотелось, чтобы в городе создалось впечатление, будто красногвардейцы идут не на боевое дело, а на учебные стрельбы, как в обычные дни.

Он плохо походил еще на воинскую часть, этот молодой красногвардейский отряд Мисяжа. Правда, бойцы старались идти в ногу, соблюдать равнение, правильно нести винтовки, но удавалось им это плохо. Балтушис морщился и качал головой, шагая сбоку отряда.

Стройно идут только фронтовики. Они в солдатском обмундировании. На шинелях, гимнастерках, фуражках темнеют пятна — только недавно спороли погоны, сняли кокарды. В пальто, пиджаках, кожаных куртках свободно, совсем уж по-граждански идут пожилые рабочие. Поблескивают на солнце их замасленные фуражки. Подражая фронтовикам, шагает молодежь. Пестрая картина — пиджаки с отцовского плеча, цветные рубахи подпоясаны кушаками. Выделяются горняки, забойщики и коногоны с рудников и приисков — на их одежде пятна глины и песка. Обут отряд по-разному: кто в сапогах, кто в ботинках с обмотками.

Красногвардейскую песню услышал Кирилл Жмаев. Жил он теперь на окраине, в отцовском доме, и все время думал о том, что с ним случилось. Слонялся по поросшему травой просторному двору, садился то там, то здесь и никак не находил себе места. Иногда брался починить что-нибудь во дворе, но, ударив раза два топором, усаживался на бревно и замирал, уставясь в пространство пустыми глазами. Его неотступно преследовала одна и та же мысль: неужто так оно и будет всегда? Не дурной ли сон все то, что происходит кругом? Таскал, таскал себе человек в гнездо по крупиночке, по бревнышку, только начал жить по-людски, — и вот нет ничего: ни мельницы, ни дома, ни зернышка. Все ушло прахом. Да как же это так, господи?