Зоя Воскресенская - Консул

Но что рассмешило консула, так это фирменные ярлычки, болтавшиеся на нитках с пломбами. Даже на соломенной, прозрачной светло-серой шляпе, которую мял в руках Матюшин, болтался такой же овальный из блестящего картона ярлычок и на лацкане пиджака и на обшлаге штанины.

Нюра принесла на подносе темно-золотистый чай в стаканах и две вазочки с сахаром и печеньем.

Ярков пододвинул стакан Матюшину.

— Вы, товарищ консул, вправе считать меня предателем, — выдавил из себя Матюшин. — Может, я и есть подлый, трусливый человек.

— Подождите, подождите, — прервал его Ярков, — мы такого вывода не сделали. Расскажите-ка все по порядку, что с вами приключилось.

— А меня отсюда не заберут? Те, — мотнул головой Матюшин в сторону улицы.

— Нет-нет, здесь вы в безопасности, в советском доме.

Степан Федорович отхлебнул чаю. Помолчал. Потом закурил новую папиросу.

— На первом допросе я говорил правду, все как было, — начал он. — Из суда меня повели двое полицейских через двор в комнату свидетелей. Один полицейский держал надо мной зонтик, чтобы я не промок. Другой шел рядом. Тот, что с зонтиком, сказал: "Живой он отсюда не выберется". — "О ком вы говорите?" — спросил я. "О тебе", — сказал другой.

— Они говорили по-русски? — спросил Ярков.

— Нет, по-фински. Я понимаю, хотя сам говорю по-фински уже с трудом.

Ярков усмехнулся.

— Вели под зонтиком, боялись, что промокнете, простудитесь, а угрожали смертью. Под зонтиком на казнь! — хрустнул в злости пальцами консул.

— Полицейские привели меня в комнату свидетелей, поговорили о чем-то с нагловатым, косоглазым типом.

— Тем самым, который гнался за вами на машине? — Ярков воспроизвел в памяти портрет человека из второго такси.

— Тот самый. Это бандит и белогвардеец Клепиков. Когда полицейские ушли, меня окружила свора злобных людей. Их человек десять. Я — один. Они стали угрожать мне на русском и финском языках. Загнали меня в угол. Я сидел как запуганная птица. Отмалчивался. Потом они вывели меня под руки и силой затолкали в машину. Повезли на квартиру к Клепикову. Всю ночь пили, измывались надо мной, придумывали для меня казнь. "Ты еще не совсем красный, — сказал Клепиков, — но вот когда мы сдернем с тебя шкуру, тогда ты будешь настоящим красным". Они совали мне в нос дула револьверов, намыливали веревку, делали петлю и примеряли мне на шею, точили ножи. Мне было жутко.

Ярков делал на листе бумаги заметки. Порой Матюшин замолкал, справляясь со спазмом в горле.

— Я не помышлял о предательстве, товарищ консул. Хотите — верьте, хотите — нет.

— Я вам верю, Степан Федорович, — ответил Ярков и залпом выпил остывший чай.

Матюшин вел свой сбивчивый рассказ, и Ярков ясно представил себе всю последующую картину событий… Наиздевавшись над Матюшиным, Клепиков заявил ему:

— Или ты дашь показания, которые нам нужны, или распрощаешься с жизнью. Надеяться тебе не на что и не на кого.

К утру Матюшин вдруг сдался.

— Будь по-вашему. Мне дорога жизнь, и я буду врать, как вы прикажете.

— Ты врал вчера, а сегодня будешь говорить правду, которая нужна нам. Мы тебе за это хорошо заплатим.

— Сколько? — спросил Матюшин.

— Тридцать тысяч. Понимаешь — тридцать тысяч марок, если ты пойдешь с нами до конца.

Матюшин что-то соображал.

— Торговаться будешь? — насмешливо спросил Клепиков. — Дадут и больше, на такое дело скупиться не будут.

— Я хочу получить задаток.

— Вот это настоящий разговор. Изволь. Вот две тысячи марок. — Клепиков вынул бумажник и отсчитал деньги. Матюшин положил их в карман.

То, что Матюшин сдался, и обрадовало и озадачило Клепикова и его сподручных.

— Если ты нас обманешь, то тут же прощайся с жизнью, — предупредил Матюшина Клепиков, когда те же полицейские явились за ним, чтобы вести на судебное заседание.

На обратном пути из суда в комнату свидетелей Матюшин еле передвигал чугунные ноги. Встретили его как героя. Вся орава бросилась его поздравлять. Его лобызали, называли "героем", "своим в доску".

— Ну что ж, дело сделано. Теперь его надо обмыть. Идите в ресторан, заказывайте самый дорогой обед, а я должен переодеться, — сказал Матюшин. — Теперь я помещик, богатый, не в колхозной же мне одежде идти в ресторан. Берите деньги, я угощаю, — Матюшин выложил на стол деньги. — Оставьте мне только на одежку.

Банда дружно согласилась. Клепиков велел всем идти в ресторан Торни, готовиться к пиру, а сам поехал с Матюшиным в универсальный магазин Штокмана. Это огромный четырехэтажный дом с выходом на три улицы.