Виктор Баныкин - Бедовый мальчишка

Тетя Мотя громко, по-мужски кашлянула.

— Ясно — переходный возраст! — заключила она. — Пройдет, не опасно!.. А завтра я непременно… Нынче у самой дел по самые ноздри. На Десятую направляюсь. Прачечную иду распекать: белье нам задерживают… А ты, Костик, беги-ка вон к моим… Вон они возле машины крутятся!

Еще раз солидно кашлянув, тетя Мотя крупно, широко зашагала наискосок дороги. За дачей Джамбула начинался проулок. Через этот проулок можно было выйти на следующую — Десятую — просеку.

А у детсада и в самом деле стоял огромный самосвал, как бы весь перепачканный мукой. Женька бегала вокруг машины и что-то кричала пронзительно, весело. Маришка же сидела около заднего высокого колесища и таращилась, заглядывая под брюхо самосвалу. Из-под машины торчали чьи-то длиннущие ноги в синих штанах и черных ботинках самого, наверно, большого размера.

— Чего тут? — спросил Костик, опускаясь на примятую траву рядом с Маришкой.

Но Маришка даже не взглянула на Костика. Она шмыгнула носом, потыкала грязным пальцем ребристую покрышку колеса и лишь после этого по-деловому сухо сказала:

— Разве не видишь? Задний мост проверяем!

С безжалостным ожесточением вытерла рукой нос (Костик удивился, как Маришка не свернула нос набок) и еще сказала, по-прежнему не глядя на Костика:

— У нас с папаней МАЗик — что твои часы… Не как у некоторых. Не зря у нас на радиаторе флажок ударника. А знал бы ты, в каком виде мы с папаней приняли самосвал… Хижина дяди Тома, а не машина была!

— Мишка! — проговорил сиповато человек, лежавший под самосвалом.

Толкнув Костика острым локтем в бок, Маришка прошептала:

— Папаня страсть как не любит, когда его нахваливают!

Некоторое время и Маришка и Костик молчали, глядя на вытянутые перед ними ноги. Но вот ноги зашевелились, согнулись в коленях. А еще через миг из-под машины вылез Маришкин отец — дюжий мужчина в синей помятой куртке.

— Папаня, да ты весь вымазался! — сказала Маришка. — Дай-ка мне ветошку!

И тотчас сама полезла в оттопыренный карман отцовской куртки.

Отец устало улыбнулся. На потном обветренном лице его с красно-бурыми выпуклыми скулами маслено лоснились дегтярные пятна: одно у подбородка, а два над правым глазом, казавшимся чуть-чуть больше левого.

Маришка заботливо вытерла отцу лицо, сидевшему смирно и послушно, сунула ветошь в тот же карман и кивнула в сторону Костика:

— Это он, папаня, Женьку от козла спас. Помнишь, я тебе про него говорила?

— Как же, Мишка, помню, — кивнул отец и протянул Костику широкую руку. — Будем знакомы. Меня Спиридоном, а тебя как?

Жгуче краснея, Костик не без робости положил свою руку на жесткую ладонь дяди Спири, всю в паутине черных морщинок.

— А его, папаня, Константином, — за Костика ответила Маришка. — Папаня, а ты по дороге на карьер не подбросишь нас на Волгу? Тебе ж по пути!

Опустив Костину руку, дядя Спиря надвинул на лоб беретик. Каким-то чудом этот выгоревший пепельно-синий беретик держался на его кудлатой голове. Спросил:

— А вы, котята, не потонете на Волге?

— Спрашиваешь! — хмыкнула Маришка. — Это я-то потону?

— А Женька?.. За ней глаз да глаз нужен.

— Папаня, так мы же с Костькой в оба за ней станем следить!

Дядя Спиря снова передвинул послушный беретик на прежнее место — на затылок.

— Ну, раз в оба, я не возражаю. Тогда по коням!

— Же-е-енька-а! — закричала Маришка. — Где ты, толстуха, застряла? Же-енька!

А Женька, пока ее оставили в покое, уселась на кучу золы при дороге и преспокойненько так собирала в подол перепачканного платьишка черные угольки.

В целях педагогического воспитания Маришка собралась было отшлепать сестренку по пухлому заду, да дядя Спиря разговорил:

— Вы куда собрались? На Волгу? А на Волге и помой Женьку с песочком. Платьишко ей сполосни… И порядочек будет!

И дядя Спиря полез в кабину. Рядом с отцом села Маришка. Женьку она взгромоздила себе на колени. Последним на высокое сиденье залез Костик.

Костик никогда еще не ездил на таких слоноподобных машинах. Сидел он как на троне: и удобно, и все вокруг видно.

Вот дядя Спиря нажал какую-то пуговку, и двигатель свирепо зарычал. Даже вся эта железная добротная кабина задрожала, точно в ознобе.

— Папаня, кажись, шумок? — сказала полувопросительно Маришка. — Эге?

Отец лишь покосился на дочь, не промолвив ни слова. Он опять тронул пальцами пуговку. Прислушался. Ровное благодушное тарахтенье.