Эдуард Шим - Ребята с нашего двора

Вера думала об этом и еще не знала, что главные-то переживания — впереди.

Уже на лестнице попахивало горелым, а когда они вошли в квартиру, там плавал дымок. Он неплохо смотрелся бы на речном берегу, над рыбацким костром, а в комнате выглядел лишним.

— Ты утюг забыла!!!

Включенный утюг приобрел за это время немыслимую радужную окраску. А подставка, тоже раскаленная, прожгла в Сережкиной рубахе три сквозных дыры.

Загасив мерцавшую искрами ткань, Вера подняла рубаху, расправила.

— Прямо следы от пуль…

— Это уже от снарядов, — сказал Сережка.

— Представляю, как мать обрадуется. Была новая рубашка, не успел надеть, как превратил в лохмотья… Ты думаешь, на кустах рубашки растут? Даром они достаются?

— Вещи надо беречь, — сказал Сережка. — В них вложен труд. Вот будешь зарабатывать, поймешь!

— Ладно. Кланяйся в ноги. На эти дырки я тебе присобачу накладной карман.

— А где возьмешь материю?

— Женская изобретательность не имеет границ. А ты сгоняй пока на чердак, привинти обратно замок. И вообще уничтожь следы.

— Надо ли?

Надо. Чтоб матери с ума не посходили.

Сережка привык ей подчиняться. И он не был упрямым. Но сегодня ему надоело разгуливать нагишом по двору. Это уже смахивало на систему, на какой-то однообразный стриптиз.

— Лучше дождусь, пока ты зашьешь…

— Майки надо под рубаху надевать! — закричала Вера. — Модники! Отправляйся немедленно!

Сережка ушел оскорбленный, сопя от ярости. Наверно, этот гнев и задурил ему голову на ближайшие десять минут…

Вера принесла ножницы, иголку с нитками, попробовала взяться за шитье. Ничего не получалось. Дрожали руки. Она не заметила, когда это началось — еще во дворе или уже в доме, — но руки дергались, будто под электрическим током, и унять их было невозможно.

— Спокойно… — шептала себе Вера. — Спокойно… Все ведь кончилось, все позади…

Надо же, какая ерунда. Страх пережит, можно его забыть. А руки дергаются, будто помнят, как шарили по стене, по холодной скрипучей известке, боясь оторваться от нее…

Неужели и для Веры этот случай не пройдет бесследно? Неужели и в ней что-то сломалось, как сломалось в бывшем разбойнике Митеньке? Что делать, если безотчетный страх будет возвращаться, напоминать о себе, как отрава?

Она не предполагала, что вот так бывает. Что можно бояться не будущего, а прошлого…

Чья-то тень заслонила окно. Вера оглянулась. Хрипло дышащий, с белыми от известки ладонями, вскарабкивался на подоконник Сережка.

Спрыгнул на пол, вытер ладони об штаны. На физиономии — самодовольство.

— Доказал? — спросила Вера.

— Ничего я не доказывал… Просто решил себя проверить… Подумаешь, трудность.

Он лез по карнизику, чтоб себя проверить. Прекрасная цель для героя, самбиста, великовозрастной орясины.

И стоит довольный, ничегошеньки не понимая…

Вера хрястнула его по щеке и заплакала, не сдерживая слез.

Николай Николаевич заметил Митеньку, бегущего из подворотни с мячом.

— Наигрался? — спросил Николай Николаевич. — Хочешь, научу тебя в шахматы сражаться?

Митенька смотрел безучастно.

— Это превосходная игра! Если заняться ею с раннего возраста, то… х-гм… добьешься особенных успехов!

— Мне надо мячик отдать.

— Неси, а потом возвращайся! Да, кстати, как ты на моем балконе очутился? Помнишь, весной?

— Там лесенка снизу, — сказал Митенька. — И дверка.

— Подожди, это что же — там, оказывается, люк?!

— Люк.

— И ты забрался по лесенке, открыл его и влез на балкон?

— Я больше не буду, — сказал Митенька.

Николай Николаевич растроганно смотрел на него, чувствуя необоримое желание потрепать разбойника по затылку. А над двором опять разнеслось:

— Митя-а, домой!

И Митенька, бережно неся перед собой мячик, послушно затрусил к подъезду.

Была середина короткого осеннего дня. Родители еще не вернулись с работы — еще светила впереди парочка счастливых часов.

Привинтив маленькие тиски к буфету, Жека обдирал напильником ржавую металлическую пластинку.

Буфет был старый, рассохшийся, он скрипел и пошатывался, когда Жека посильней налегал на напильник. То и дело приходилось укреплять тиски.