Эдуард Шим - Ребята с нашего двора

Николай Николаевич сидел во дворе на скамеечке, ожидая какого-нибудь партнера для шахматной игры. Но никто не подвертывался, и Николай Николаевич, разомлев на солнышке, оглядывал двор и неторопливо размышлял.

Нынче все располагало к благодушию. В разгар осени вдруг выдался теплый, совершенно летний денек. Сияло незамутненное небо, складчато переливался воздух над асфальтом. Люди, даже самые осторожные и недоверчивые, напуганные фокусами погоды, шли сегодня без пальто. И если бы не пергаментно-прозрачные листья, текущие с деревьев и шевелящиеся на дорожках, ничто бы не напоминало про осень, хозяйничающую в городе…

— Митя-а, домой!.. — разносилось над двором. Это бабка, выглядывая из окна, окликала заигравшегося внука.

Сколько Николай Николаевич помнил, этот оклик постоянно витал над двором. Только имена детей менялись. Есть в нашем мире, думал Николай Николаевич, неизменные вещи. Бессмертные и незыблемые.

Напротив, на другой стороне газона, расположились мамаши с колясками. Мамаши были разные: кто помоложе, кто постарше. Коляски были разные: то сверкающие никелем на рычагах и пружинах, а то попроще и подешевле. Но любая из мамаш, с любой коляской, сейчас напоминала мадонну.

Правильно поступали великие художники прошлого, ища внутреннюю, более высокую красоту. Николай Николаевич их отлично понимал.

Даже самая некрасивая из мамаш была сейчас прекрасна. И прекрасны были младенцы, безотчетно поглощавшие кислород и ультрафиолетовые лучи. Сердце Николая Николаевича млело от этой картины.

А невдалеке, у подворотни, какая-то чужая старушка прогуливала собачек. Она была изысканно одета, вся в жемчужно-сиреневой гамме, и две ее собачонки, будто связанные из шерсти, были тоже сиреневатые. От них, наверно, пахло шампунем.

Старушка явно демонстрировала себя. Но выбрала для этого неудачное место. Мамаши смотрели на нее отрешенно и бесстрастно, словно с горных высей. Жемчужно-сиреневый наряд не вызывал ничьей зависти. А искусственные собачки были так малы и писклявы, что не угрожали покою младенцев. Их тоже никто не замечал.

Сама же старушка — вероятно, одинокая и потому нищая в своем богатстве — невольно посматривала на мамаш. Посматривала и тайно завидовала…

Николай Николаевич ее тоже вполне понимал. Он дожил до глубокой и почтенной старости, многое повидал, успел многое сделать, а вот детей и внуков у него не было. И частенько Николай Николаевич сокрушался об этом. Без сожаления отдал бы он все свои ученые степени, и квартиру, и бесценные коллекции в обмен на самое простое — обычную семью. С детьми, внуками, правнуками. Пускай даже такими, которых не загонишь домой со двора…

— Митя-а, домой!..

Николаю Николаевичу известен этот Митя. Вон он — повис на скамейке вверх ногами. Такого разбойника свет не видывал.

Вот что, например, случилось нынешней весною. Работая у себя в кабинете, Николай Николаевич услышал какое-то царапанье, доносившееся с кухни. Он решил, что звуки издает голубь, залетевший на балкон в поисках корма. С хлебной корочкой в руках Николай Николаевич пошел выручать беднягу.

Но это был не голубь.

За балконной дверью, сплющив нос о стекло, нетерпеливо переминался Митенька. На балконе еще дотаивали остатки снега, брызгала капель. А Митенька стоял без шапки, в рубашечке.

— Ты простудишься!! — вскрикнул Николай Николаевич, с треском распахивая заклеенную, законопаченную на зиму дверь.

Митенька, оставляя грязные следы на полу, промчался через кухню и прихожую, на бегу восклицая:

— Здравствуйте!.. Нет, там жарко!.. Спасибо! До свидания!

Он мгновенно отомкнул замок, выскочил на площадку и пропал. Обескураженный его стремительностью, Николай Николаевич закрыл дверь и вернулся в кабинет. И только здесь он спросил себя: а как, собственно, Митенька очутился на балконе?

Квартира Николая Николаевича размещалась на верхнем этаже. Балкон был индивидуальный. Снаружи попасть на него было нельзя — разве что опуститься на крыльях… Изумленно похмыкивая, Николай Николаевич опять вышел на холодный, мокрый от капели балкон. Нет, веревка с крыши не свешивалась. Никакой лестницы не было. Строительных лесов — тоже. А на зернистом сугробе, в нарушение всех законов природы, темнели отчетливые Митенькины следы…

Впоследствии Николай Николаевич неоднократно пытался раскрыть тайну. Беседуя с Митенькой и усыпив его бдительность отвлеченными рассуждениями, Николай Николаевич внезапно спрашивал: «Ну, а как ты на балконе моем очутился?» Митенька только жмурился по-кошачьи. Хитрости у него тоже хватало…