Владимир Марченко: Подорожники

Вова принял вино, грибом закусил маринованным. А тут и Надежда наша вышла с виноватым лицом. Молока немного. Только дно скрыло.

– Недавно кормила. Через три часа приезжайте.

Извинились, как водится. Поздравили с праздником. Переругиваемся, но дальше едем. Вот новый адрес. Дом с мезонином. Гараж и сараи, рубленные из кругляка. Теплица блещет из мрака окнами стеклянными.

– Кто? – раздаётся неласковый голос у ворот.

– Из больницы, – объясняет Лисицын фельдшер уверенно.

– Молока нет, – говорит суровый голос, – Ничем не можем помочь. …Спит жена. Устала.

– Заходите, – слышим из сеней. – Позвонила медсестра. Быстро…

Мужчина смотрит на нас волчьим взглядом. Не моргает красными веками. Гляди, гляди, – думаю, – лишь бы молоко было. Стоим, переминаемся. Вышла через положенное время и подаёт бутылочку.

– Хватит ли? На ночь? Двое – не один. Если не хватит, то приезжайте.

Благодарим мы их. Руку тискаем мужчине, словно он тут главный в нашем деле. Тот всё ворчит, но не очень зло и почти виновато.

К машине торопимся со всех ног. История могла бы, и кончиться на этом месте, но не вышло, так как мы хотели. Вова с бокала слегка опьянел, у него расслабла координация движенья рук. Задел карманом с бутылочкой о дверку. …Как его приспособило? Бутылочка вроде как из прочного стекла была, но дверка оказалась прочнее.

– Пошли, – говорю, – обратно, дети ждут.

Вове совестно. Не хочет объяснять, что такой полоротый, и кокнул молоко детское, лишив близнецов ужина.

– Где опять столько надоит? – вопрошает Владимир и колотит себя по лбу. Осколки из мокрого халата на дорогу уже высыпал. Корит себя медицинскими терминами, называя то диспепсией кошачьей, то диарей тараканьей.

– Из двора во двор мечемся, как скипидаром настимулированные. Везде нас тащат за стол, рукава у шубы оторвали напрочь. Обижаются, если быстро отказываемся…

Наполнил я вагонные стаканы. Как раз проехали разъезд «Победим». Выпили за тех, кто на посту. Николай Иванович оказался запасником, а служил на чукотской заставе, на самом скалистом берегу Тихого океана. Пробежала проводница с флажками сигнальными на поясе. В век электроники живём, а ничего надёжнее не придумали. На кораблях тоже флаги развешивают, чтобы знали, что за праздник на судне.

– Предлагают всего, но молока нет. Одна заболела, другая с малым ребёнком уехала в гости. Коньяк есть – молока нет. Бабулька одна сказала, что живёт какая-то приезжая дева с дитём, а о муже ничего не говорит. Получили мы адрес. Поехали на Оторвановку. Так у нас длинную улицу называют, что у самого бора проходит.

Калитки нет, плетень упал, но дорожка расчищена. Стучим и входим. Сидит перед столом настоящая дева с длинной белой до пола косой и распашонку цветными нитками расшивает. Стоим и смотрим на это чудо. Комнатка одна, но светлая и чистая. На столе в кувшине ветка сосновая. Глаз не можем отвести от хозяйки. Одета не так, как наши девки одеваются. Может, к празднику принарядилась. Кофта расшита узорами разными. Носки тоже в каком-то орнаменте весёлом. Поздравили мы девушку с праздником. Она заботливо вспыхнула зелёными глазами, а у меня сердце заторкалось, как у больного аритмией.

– Все выписались у нас в больнице, а детей накормить надо, – принялся Вова пояснять, но не может правильно высказаться. То ли сказалось сельское гостеприимство, то ли обворожительные пухлые губы сбивают с толку. Кое-как у него получилось внятная речь. Я – молчу, как будто во рту горячий пельмень. Видел разных девушек и женщин. И симпатичных, и очень, очень распрекрасных. А эта – не сказать, что броская, а наоборот. Но глаза как рентген прошивают, как проникающая радиация. Ты её не видишь, а она тебя уже изрешетила излучениями – от альфы до гаммы.

Вова руками разводит, словно плывёт по озеру. Поясняет, что у нас тары под молоко нет. Девочка взяла из шкафика, сдвинув занавеску с узорчатыми дырочками, банку литровую и пошла в тень, расшнуровывая, находу кофточку. Села спиной к нам перед низким столиком у кроватки. Слышно, как что-то в печи ненавязчиво щёлкает и струйка о стекло шуршит.

Подала нам почти полную банку и крышкой накрыла белой. Что-то Вовик говорит, а я вижу, что в глазах у неё такая ядовитая тоска, что у меня прямо внутри что-то захолодало. Понимаю, что вот уйдём мы, а ей будет тяжело. Стой, не стой, а жарко, и ехать нужно.

Привезли молоко, а тех малышнят уже накормили. Нашли кого-то, кто смог молочком поделиться. У меня с той поры занозой сидит эта незнакомая девушка с распашонкой. Какая-то смертная печаль сосёт сердце. Глаза ночью закрою, вижу её во всех подробностях.