Эрвин Штриттматтер - Тинко

Табель мой подписал наш солдат. Было совсем не страшно. Наверно, все страшное я уже перемолол у себя в голове. Накануне того дня, как мне снова в школу идти, фрау Клари напомнила нашему солдату про табель. Дедушка был как раз во дворе. Наш солдат молча перелистал табель и велел принести чернил. Потом, насвистывая, он подписал табель и вернул его. «Давай теперь уж постараемся, — сказал он. — Не дураками ж мы с тобой на свет родились».

И картошка и свекла убраны. Запах свекольной ботвы, которую сейчас все варят на скотных дворах, стоит над деревней. Скворцы уже улетели. Дым из труб не поднимается высоко, а клубится тут же, в закоулках. Синички сидят на голых ветках и грустно попискивают. Все дома на деревенской улице закутываются в туман, и жизнь затихает, будто бы она тоже ложится спать. Из разных уголков выползает скука и рыщет в поисках жертв. По низко свисающим усам она взбирается на дедушкино лицо и серой паутинкой залегает в морщинах между носом и подбородком. Дедушка подходит к шкафу, достает из выдвижного ящика засаленную колоду карт, надламывает ее и спрашивает:

— Слышь, Тинко, как бес-то воет?

А я не слышу, как бес воет. Я сижу возле плиты на ящике для дров и читаю книжку. Мне ее дал учитель Керн, когда я ему двадцать из пятидесяти стихотворений наизусть сказал. Он одобрительно кивал головой и поправлял меня, когда я делал неправильные ударения. А я многие слова неправильно говорил. Но все равно в конце учитель Керн сказал:

— Я вижу, что ты очень стараешься, но, понимаешь, с домашними заданиями дело у тебя хромает. Ты зимой почаще вспоминай про них.

— Я-то всегда про них помню. Да вот дедушка не помнит.

— Опять дедушка! Ну ладно, я поговорю с твоим отцом.

— Да…

— Хочешь, я тебе теперь другую книжку дам?

— Опять стихотворения?

— Нет, на этот раз это не стихи. Помнишь, когда ты болел, я тебе рассказывал о Юлиусе Фучике? Тебе интересно было?

— Да, интересно.

— Хочешь теперь сам прочитать его книгу?

— Это мне раз плюнуть.

И вот я сижу и читаю все то, что Юлиус Фучик написал в тюрьме. Он и своей жене оттуда писал. Мне делается грустно-грустно. Если они все равно его убьют, значит, они все гады.

Кухонная дверь скрипит. Я прячу книгу в ящик для дров и сажусь на него.

— Я тебя что спрашиваю? Слышь, как бес воет? — снова обращается ко мне дедушка и подмигивает при этом.

— Дедушка, у меня голова будет болеть, если я начну очки считать.

— Гм! Голова, говоришь? Как она болит-то у тебя, когда ты считаешь: колет или как молоточком — тук-тук — стучит?

— Чаще тук-тук.

— Тук-тук? Стало быть, тряпку надо в уксусе намочить и положить на голову. Это помогает. А потом и сядешь со мной, перекинемся.

Бабушке велено прийти из коровника, намочить тряпку в уксусе и положить мне на голову. А я все сижу на своем ящике. Хоть бы они поскорей все ушли из кухни! Мне страсть как хочется узнать, что дальше будет с Юлиусом. Бабушка снова отправляется в коровник. Дедушка садится на скамью и вытягивает ноги. Вот и задремал.

— Ну что? Все еще тук-тук или ты можешь со мной поиграть?

А я уже давно опять читаю.

— Все еще тук-тук, дедушка.

Проходит немного времени. Дедушке кажется, что бабушка все еще на кухне, и он спрашивает ее:

— Что, Бачко жрет уже? А то придется нам ему зубы выдернуть.

Я отвечаю ему, подражая голосу бабушки:

— Жрет, жрет уже. Да, да…

Дедушка снова задремал. Что ж они сделают теперь с Юлиусом?

— …Ты откуда сено берешь коровам? От задней или от передней стенки?

Я снова отвечаю, подражая бабушке:

— Да, господи Исусе, от передней беру, от передней…

Но на этот раз я ошибся: бабушке, оказывается, велено брать сено сперва от задней стенки. Мне-то все равно, от какой стенки сено брать, я и не думаю больше о дедушке, а он сразу же просыпается, вскакивает и готов уже бранить бабушку за то, что она ослушалась.

Записки Юлиуса Фучика делаются все грустней и грустней. В глазах у меня стоят слезы.

— Так вот оно что?! — слышу я над собой голос дедушки. — Читать-то ты можешь и в голове у тебя не тук-тук, а как в карты играть — тук-тук?! Дедушку своего дурачишь, да? В балансе оно что? Книга человека скорей водки погубит. Отдай сюда!

Я не успеваю спрятать книжку: дедушка вырывает ее у меня из рук. Звякает дверца плиты, и пламя пожирает мою книжку. Тряпка с уксусом падает на пол.

— Это грех! Страшный грех, дедушка! — кричу я. — Не буду я с тобой больше в карты играть, не буду!

И я бросаюсь на улицу. Мне кажется, что дедушка самого Юлиуса Фучика сжег. Возьму вот и все нашему солдату расскажу. Пусть он накажет дедушку!