Эрвин Штриттматтер - Тинко

— Хорошо, — говорит учитель Керн. — Мы не хотим тебе больше мешать. Ты напиши, пожалуйста, главному птицелову и сообщи нам тогда.

— Нет! — И Фриц снова начинает топать ногами.

— Почему же?

— Пионерам я ничего не скажу.

— Ты имеешь что-нибудь против них?

— Они меня не приняли.

Учитель Керн задумывается.

— А ты поступил бы в пионеры, если бы они тебя позвали?

Фриц пожимает плечами.

— Его бы отец так тогда вздул! — говорит большой Шурихт.

Пуговка и Зепп, хихикая, переглядываются. Фриц отворачивается. Он не хочет с нами водиться. Мы оставляем его и выходим снова на шоссе. Оглядываясь, я замечаю, что Фриц следит за нами. Стало быть, не доверяет он нам.

— Да он вроде сумасшедшего, — говорит большой Шурихт.

— Нет, нет, не надо так, ребятки! — вдруг начинает беспокоиться учитель Керн. — Мы тут сами кое-что упустили. Да, черт возьми, боюсь, что мы даже больше виноваты, чем он. Вы видели, какие у него глаза?

— Если он нам эту сивоворонку покажет, я готов лягушку проглотить! — клянется большой Шурихт. — А птицелов — Белый Клаушке. Это и без очков можно догадаться.

Обрывая один за другим листики акации, учитель Керн говорит:

— Мы должны… да, пожалуй, нам надо больше верить в человека.

По дороге домой он молчит, все время думает о чем-то.

…Собираясь уходить, тетя Клари беспокоится: вдруг дедушка опять выгонит ее, как чужую кошку? Но дедушка не прогоняет ее. Он лежит рядом с бабушкой и стонет. На кухне хлопочет Шепелявая.

— Слава богу, что ты пришла, добрая душа, — говорит она тете Клари. — Мне-то за скотиной смотреть надо, а кто ж тут-то подсобит?

Тетя Клари краснеет и принимается хозяйничать. Так ласково ее даже в лучшие времена не принимали у Краске. Бабушка хоть и не просит прощения у тети Клари, но глаза ее говорят яснее всяких слов. Слезы так и катятся у нее по щекам, когда она пожимает руку тети Клари.

Приходит доктор и осматривает дедушку. Дедушка не понимает, что с ним делают. Он все время ворочается в постели и бредит:

— Видишь, это большой друг… вон он какой большой, до самых облаков… А это вот маленький, он как кротовина…

Доктор выслушивает дедушку. Лицо его делается серьезным.

— Может быть, его отвезти в больницу? — спрашивает тетя Клари.

— Дразнилу надо отвезти в больницу. Этот доктор ему брюхо повредил — все ногой его, ногой… — бормочет дедушка.

Взяв в руку шприц, доктор делает неопределенный жест.

— Плетка… плетка где? — кричит дедушка. — Кто это меня колет? Шепелявая? Ведьма…

— Вы дочь его? — спрашивает доктор тетю Клари, перед тем как сесть в машину.

— Невестка.

— Между нами говоря — поздно уже.

Побледнев, тетя Клари идет в дом. Бабушка кивком подзывает ее:

— Не встать ему больше, доченька. Все… Конец это… Да так оно и лучше. — Бабушка смотрит в потолок, потом снова на тетю Клари. — Не вижу я пути, не вижу… А ты видишь, доченька?

— Позвать Эрнста, мама?

— Позови, дочка.

Бабушка лежит и прислушивается: неужто гром гремит? Нет, это не гром. Это Шепелявая перекатывает бочку во дворе. Бабушка опять прислушивается. Теперь это не Шепелявая. Теперь и впрямь гром гремит!

— Господи милостивый, не допусти, чтобы небеса разверзлись! — начинает молиться бабушка. — Не дай погибнуть хлебу нашему! Мы в руке твоей, господи, как червь в руке нашей. Да будет милость твоя, не раздави нас десницей своей…

Грохот приближается. Бабушка лежит, скрестив руки, и слушает. Теперь гром гремит совсем рядом. Робкая улыбка пробегает по лицу старушки. Она вздыхает с облегчением. То не гром и не град, то тракторы, о которых рассказывала невестка. Бабушка совсем успокаивается: такой-то гром человеку подвластен.

Дедушка, которого треплет лихорадка, тоже слышит грохот. Он приподнимается.

— Плетку, плетку дайте! — кричит он. — Разгоните тучи, разгоните их! — И дедушка снова падает на подушки.

— Успокойся, отец, не гром это, — говорит бабушка, тряся старика за плечо.

Дедушка ничего не замечает. В бреду ему мерещится, что дождь заливает его неубранный хлеб. Водопадом он обрушивается с неба и пригибает рожь к земле. Весь хлеб полег. Зерна сыплются на мокрую от дождя землю. Клинг-кланг… Слышишь, как осыпаются колосья? Секунда — зерно. Секунда — и десять зерен. Секунда — тысяча зерен! «Миллион!» — вопит дедушка. Бабушка снова начинает молиться. Но теперь она молится не из-за грохота, она молится за дедушку:

— Смилостивься ты над ним, когда возьмешь его к себе! Не грешнее других он…