Эрвин Штриттматтер - Тинко

Вот и моя бабушка прибыла:

— Господи Исусе! Неслись-то мы — как угорелые! А я и денег с собой не прихватила… Славные ребятишки какие!

Стефани приносит бабушке стул. Бабушка удивлена:

— Ты с нами не в ссоре разве, Стефани?

— Нет, матушка Краске. С вами никто и не ссорился, — отвечает Стефани и проносит стул подальше вперед, чтобы бабушке лучше видно было.

Я тоже достаю себе стул и сажусь рядом с бабушкой.

Заиграла музыка. В зале делается тихо. Бабушка внимательно слушает. После первых же звуков у нее навертываются слезы:

— Господи Исусе! До чего же красиво! Ну точно в церкви! И всю-то музыку они своими пальчиками делают!

Ко мне подходит взволнованный маленький Шурихт и шепчет:

— А мне можно с тобой рядом сидеть, как в классе?

— Садись, садись, маленький Шурихт! Очень даже хорошо, что ты будешь сидеть рядом со мной.

Я пододвигаюсь, и маленький Шурихт садится на краешек моего стула. Он дрожит.

— Ты что это дрожишь, маленький Шурихт?

— Да мне… да мне надо… стихотворение сказать. «Туман не скроет даль, друзья…» Ты знаешь это стихотворение?

— Знаю, маленький Шурихт. Маленький Шурихт тормошит меня:

— Скажи… скажи мне его тихонько! Я хочу послушать, так ли я его выучил, как ты.

Снова играет музыка. Я шепотом читаю маленькому Шурихту стихотворение. Бабушка толкает меня в бок:

— Да тише, сороки! Вы мне всю музыку портите.

Раздается звонок. На сцену выходит Пуговка и становится перед занавесом. Вспыхивает прожектор. Сноп света заливает Пуговку. Кажется, что Пуговка вот-вот утонет — так много вокруг него света. На минутку он зажмуривает глаза и глубоко вздыхает. Мне страшно за него: Пуговка ведь мой друг. Только бы он не запнулся! Галстук на Пуговке светится, словно синее весеннее небо.

— Это сыночек Пауле Вунша, да? — шепотом спрашивает меня бабушка.

— Да, бабушка. А еще он председатель нашего школьного союза и мой друг-товарищ.

Пуговка приветствует родителей и всех остальных гостей. Он рассказывает, что уже успели сделать пионеры с тех пор, как они организовались в Мэрцбахе, и что они хотят еще сделать.

— Мы состоим в переписке с пионерами Польши… — сообщает Пуговка.

Делается так тихо, что слышно, как люди дышат в зале. Две бледные и худые руки высовываются из-за занавеса и громко хлопают. Это руки учителя Керна. На другом конце зала наш солдат ударяет в свои жесткие ладони. Робкие хлопки пробегают по залу.

— А яблони кто у Кимпеля срезал? Тоже пионеры или как? — кричит кто-то из угла голосом попугая.

В зале опять делается очень тихо. Пуговка в нерешительности: уходить ему за занавес или оставаться. Вдруг в середине зала раздается громовой бас бургомистра Кальдауне:

— Дело с яблонькой пионеры давно уладили! К тому же следует отметить, что это было только одно дерево, и Кимпель публично простил ребят. А теперь тихо, не мешайте!

Бабушка вдруг начинает громко хлопать в ладоши. Соседи подхватывают, и скоро весь зал дрожит от рукоплесканий. Еще не затихли аплодисменты, как две женщины тумаками выпроваживают Фимпеля-Тилимпеля из зала:

— Ступай на улицу, там и кричи себе попугаем, старый забулдыга!

Фимпель-Тилимпель весь съежился. Он ждет, что сейчас последует новый град тумаков, но ни у кого не оказывается времени возиться с подвыпившим музыкантом.

— И откуда это у него посреди недели деньги взялись? Погляди, как нализаться успел! — шепчет бабушка.

— Я видел, как он от Кимпеля выходил. Он тогда уже шатался, — тихо говорит маленький Шурихт и опять весь дрожит.

Пуговка продолжает свою речь. Он просит родителей присылать ребят к пионерам, если им понравится сегодняшнее пионерское рождество.

— А язык-то у него подвешен, как у отца, — замечает бабушка.

— Он, наверно, учителем будет.

Занавес раздвигается. На сцене поют пионеры. Сперва они поют малоизвестные песни, и зрители в нерешительности: нравятся они им или нет. Потом Инге Кальдауне декламирует стихотворение про вола и трактор. Оно очень веселое. Вол и трактор побежали наперегонки. Вол проиграл, и ему очень грустно, что у него сзади нет такого выхлопа, как у трактора. Все смеются и хлопают. Перед представлением снова делается светло. Большой Шурихт важно шагает через зал. По рядам пробегает слушок, что он и есть главный исполнитель. Бабушка наклоняется ко мне:

— А ты будешь выступать, Тинко?

— Нет, не буду, бабушка. Я у них не записан.

— А дорого ли записаться к ним?

— Нет, не дорого.