Юн Эво - Солнце — крутой бог

Франк кормит маленького Адама, который вертит головкой и делает два шажка к соблазнительному зеленому листику салата.

— Классная у тебя сестра, — говорит Франк наконец.

— Я видел, как между вами прошла искра, — улыбаюсь я.

— Искра? — удивляется он. — Никакой искры не было.

— Не валяй дурака!

— Не понимаю, о чем ты? — он встает и наливает еще кофе. На мою улыбку он не отвечает. Напротив, выглядит мрачным. Но не кислым. Я спрашиваю, кончился ли уже его тайм-аут. И он отвечает, да, конечно, ему кажется, что он уже снова готов к жизни.

— Какие у тебя планы? — мне любопытно, и я не в силах сдержать любопытство.

— Никаких планов у меня пока нет. Зачем они мне?

— Все должны жить по плану. Разве не так?

Франк это решительно отрицает. Вообще-то я хотел сказать, что взрослые уж слишком туго соображают, когда дело касается их жизни. Даже я, еще новичок, и то понимаю, что необходимо иметь план. Как будто я уже стал планировать жизнь Франка.

С папашиной жизнью, наоборот, все ясно. Мы с ним встречаемся в половине одиннадцатого перед Рентгеновским институтом, где он должен пройти «маленькое обследование». Папаша бледен, будто тоже намазался кремом от загара. Он заметно похудел за эти дни. Я, злой отпрыск, не могу удержаться:

— Как завтрак? — спрашиваю я и уклоняюсь от его неискреннего замаха. Но уж так принято вести себя в нашей семье.

— УМРИ! — он показывает на меня. — Можешь больше не возвращаться домой. Я сдам твою комнату!

— Хочешь, чтобы я все рассказал маме? — это помогает держать его в узде.

Папаша белеет, хотя и до того был далеко не румяным. Мы молча поднимаемся на четвертый этаж. Это кошмар, Братья & Сестры. Кошмар и ужас. Я раскаиваюсь в том, что дразнил папашу. Раскаиваюсь во всех глупостях, что говорил ему или делал за всю мою жизнь. Потому что там, в приемной, время тоже остановилось. Но не из-за того, что вот-вот произойдет что-то интересное. Здесь и речи нет ни о каких волшебных мгновениях. Папаша отдает свои документы, и нас посылают в новую приемную. Но и там нисколько не лучше. Видно только, что предпринимались попытки сделать это помещение уютным и приятным для тех, кто вынужден в нем ждать. Но именно эти идиотские попытки и создали в нем невыносимо грустную атмосферу.

Я гляжу на папашу и замечаю, что у него дрожат пальцы. Мне кажется, что он не только похудел, но и сильно постарел за эти дни. С того дня, как он начал ходить к врачу со своими непонятными болями в боку, он поседел, и тело его как будто на один размер сжалось. Я вижу, что это совсем не тот папаша, которого я знал всю жизнь. Он изменился так быстро, что я не успел заметить, когда это произошло. Папаша прожил несколько лет за то время, что я прожил всего несколько дней.

Здесь пахнет болезнями, и все напоминает о том, что нас ждет

СМЕРТЬ.

Ну вот, слово сказано. Зловещее слово из шести букв, которому под стать только такое грустное слово, как

РАК.

И там, в этой приемной, оно обрушивается на меня всей своей неимоверной тяжестью. Я нахожусь на линии, которая идет одновременно в трех направлениях. Я балансирую между любовью, смертью и желанием стать взрослым. Именно в эту минуту я не думаю о том, что хочу доказать каролинам всего мира, какой я классный парень. Именно сейчас я думаю только о том, что барахтаюсь между тремя слишком сильными чувствами. Это нелегко. Мне чудится, будто я тону или прыгаю с льдины на льдину, убегая от кого-то. Или, может, я борюсь, стараться ухватиться за спасительную соломинку, чтобы не исчезнуть в пропасти, дна которой я даже не вижу.

Передо мной сидит женщина в платочке, а мужчина, похоже, сын, держит ее за руку. Бледная, как мел, женщина с двумя детьми пытается читать журнал «Йеммет». Одинокий мужчина, ровесник Франка, сидит в углу поодаль от всех. У него такой вид, будто он ждет, что вот-вот за ним придут и куда-то увезут на каталке.

Я в отчаянии пробую вспомнить какой-нибудь фактик о человеческом теле, просто чтобы переключить мозги на другую скорость. Например: в конце XIX века в Египте сотни мумий использовали как горючее для паровозов. Потому что уголь и дрова были очень дороги, а мумий было навалом. Человек каждый час в день теряет шестьсот тысяч клеток кожи. Чуть больше килограмма в год. Если ты доживешь до семидесяти лет, то потеряешь столько кожи, что ее могло бы хватить на целого человека. От недостатка сна умирают раньше, чем от недостатка пищи. Десяти суток без сна достаточно, чтобы человек умер, тогда как без пищи он может прожить несколько недель. Пепел кремированного человека весит примерно пять килограммов.