Владимир Киселев - Любовь и картошка

— Вместо комплекса свиноводческого мы цветочки пластмассовые развели,— горько улыбнулся Григорий Иванович.— Кирпичом по области торгуем, цемент на железо меняем, железо — на полиэтилен. Когда б это в другом колхозе, то всех бы просто разогнали. А тут вашим авторитетом и славой вашей прикрываются...

— Хватит, Гриша,— оборвал его председатель.— Об этом мы еще поговорим. Нам еще серьезные разговоры предстоят.

— Поговорим,— неохотно согласился Григорий Иванович.

— Говорить у нас много мастаков.— Алла Кондратьевна иронически подняла брови.— С тех пор, как ввели обязательное среднее, хоть выдавай каждому выпускнику школы аттестат ораторской зрелости. Только кому-то и работать надо.

Григорий Иванович был готов уже снова вступить в спор, но Анна Васильевна взяла в руки хрустальный бокал и, рассматривая его, спросила:

— Алла Кондратьевна, где вы такие бокалы достали?

Ей уже давно хотелось прекратить этот неприятный и трудный разговор.

— Нравятся? Я за ними в Киеве, в универмаге на Крещатике, чуть не два часа простояла. В очереди. Себе взяла, Грише и сюда.— Она пожала плечами, будто сама себе удивляясь.— Только у этого бюрократа, а также демагога все эти бокалы уже раскокали.

Алла Кондратьевна подошла к костру, взяла металлический прут и сквозь пепел постукала им по запеченной в глине цесарке.

— Послушай, Наташа, — позвала она и снова постучала.— Пока звук глухой, цесарка еще не готова. Но скоро будет. Главное — не прозевать момент.

Обращаясь к генералу Кузнецову, Анна Васильевна раздумчиво сказала:

— Саша у нее в первом классе, Миша во втором, Петя в третьем...

— У кого, Анна? — осторожно спросил генерал Кузнецов.

Анна Васильевна говорила так, словно она уже вспоминала об этих детях, но генерал Кузнецов совершенно точно помнил, что слышит о них впервые.

— У этой женщины из магазина. И вот считается: в неблагополучных семьях — неблагополучные дети. А я замечала: чаще наоборот. Ее семью никак не назовешь благополучной. А дети прекрасные. Добрые, умные, веселые. И пахнут мылом и зубной пастой.

Сережу всегда восхищала Наташина способность сказать в школе на переменке, а то и на уроке что-нибудь настолько неожиданное и смешное, что все вокруг начинали хохотать. При этом она сохраняла совершенно безмятежный, невинный вид, будто сама не понимала, что говорит. Но это было хорошо, когда касалось другого. А если тебя... Вот почему, когда в разговор сейчас вмешалась Наташа, он сразу заподозрил неладное.

— Или взять, как пример, Сережу,— чересчур громко сказала Наташа.— Семья... благополучнее, наверное, и не бывает. Даже завидно. А он,— еще серьезнее и рассудительнее продолжала Наташа,— как правильно сказала Алла Кондратьевна, лоботряс. Разбил машину. И что еще хуже, в пятнадцать лет жениться задумал.

Сережа захлебнулся от негодования:

— Это я задумал?!

— А что, нет? — страшно удивилась Наташа. — Обманывал?

Павел Михайлович наслаждался. Он любил Наташу за отчаянность и за веселье. Он понимал, как нелегко сейчас этой девочке. А вот поди ж ты, шутит и над Сережей и над собой.

— Смотри, Наташка,— сказал он весело.— Будешь нос задирать, он еще в самом деле раздумает.

«Вот ты, значит, как,— озлобленно подумал Сережа.— Издеваешься? Пользуешься тем, что ты девчонка. Что я не могу тебе врезать, как следует... И пожалуйста. И уезжай».

Генералу Кузнецову тоже не понравились эти Наташины шуточки. Он хотел было вмешаться, но раздумал и обратился к Матвею Петровичу:

— Вы говорили... посылал ваш сын стихи?..

— Посылал,— подтвердил Матвей Петрович.— Только не подошли они, видать. Чего-то он не так, должно, написал.

— Он посылал только первые стихи,— возразила Анна Васильевна.— В журналы, в газеты. Ему отвечали, что они слишком личные. А потом он перестал посылать.

— Ты помнишь Глаголева? — спросил генерал Кузнецов.

— Какого Глаголева?

— Начальника политотдела, Федю. Помнишь, как он у нас на Новый год «Барыню» с платочком плясал?

— Помню,— тронутая воспоминанием, улыбнулась Анна Васильевна.— Жену его еще звали странно — Интерна.

— Он сейчас руководит большим издательством.— Генерал Кузнецов помолчал. — Может быть, ты соберешь стихи, а я их передам?.. Я не считаю себя достаточно компетентным... Но, судя по тому, что я слышал, такие стихи просто необходимо опубликовать.

— Нет,— резко и властно ответила Анна Васильевна.— Я не дам его стихов! — Она задумалась и с горечью продолжала: — Пока он был жив... Если б их тогда напечатали!.. Когда он болел, каждая радость могла помочь ему. Она была как гирька на ту чашку весов, где лежала его жизнь... Кроме того, так мы тогда нуждались в деньгах... А теперь поздно. Мне это не нужно.