Иван Василенко - Солнечные часы

— А где же Кетаван? — с тревогой за пакет спросил Гришутка.

— Кетаван? — Женщина засмеялась. — Я и есть Кетаван.

Гришутка думал, что Кетаван — мужчина, и с недоверием взглянул на хозяйку.

— Вот, — сказала она, подавая записку, — это было в пакете. Для тебя.

«Приказ», — догадался Гришутка.

Он развернул записку и медленно прочел:

«Гришутка, приказываю тебе оставаться в доме моей невесты Кетаван, почитать ее, как мать, и ждать моего возвращения. С осени ты поступишь в школу и будешь учиться отлично, как подобает военному человеку. Когда война кончится и я вернусь, то лично проверю, как усвоил ты таблицу умножения и все другие науки.

Твой отец и командир

Лео Татишвили».

Гришутка вспомнил просторы исхоженных полей, дружную жизнь с красноармейцами в батальоне, громкие и уже не пугавшие раскаты орудий — и ему показалось, что стены комнаты сдвинулись и тесно обступили его со всех сторон.

Угадывая чувства мальчика, Кетаван заговорила:

— Ты не бойся. Мы будем ходить в горы, даже охотиться. Ведь ты останешься, правда?

И, видя растерянность на лице мальчика, добавила как последний довод:

— К тому же — приказ командира. А ты человек военный… Ну, раздевайся.

Гришутка поднял голову. С белого лица на него смотрели большие ласковые глаза. Хорошие глаза.

И то, что он увидел в их глубине, со сладкой болью воскресило в нем самое лучшее, что знал он в жизни: ласку матери.

— Ведь ты не уйдешь, нет? — настойчиво повторяла Кетаван.

— Нет, — тихо сказал Гришутка, подавляя вздох.

И не спеша стал снимать с плеч вещевой мешок.

Однажды после сильного дождя близ дома, где жил Асхат с матерью, остановился грузовик. Мотор ревел и стучал, как исступленный, колеса бешено вертелись, струей выбрасывая жидкую грязь, но груженная чем-то тяжелым машина только мелко дрожала, не будучи в состоянии выбраться из глубокой рытвины.

Через стекло кабины, по которому стекала вода, Асхат видел широкое лицо, короткий нос и белые большие зубы. Шофер что-то кричал — вероятно, ругался, но за шумом мотора голоса его слышно не было.

Наконец мотор умолк. Распахнув дверцу, шофер сердито закричал:

— Ну, чего стоишь? Тащи доску! Живо!

Мальчик бросился к плетню, где лежал заготовленный для стройки лес. В порыве усердия он приподнял сразу две доски. Тащить их было тяжело, и на третьем шагу, поскользнувшись, Асхат шлепнулся в грязь. Доски, падая, больно ударили Асхата по ноге, но, вскочив, он опять схватился за свою ношу.

— Одну, одну! — закричал шофер.

Когда Асхат подбежал к машине, лицо шофера уже не было сердито. Он улыбался и, улыбаясь, говорил:

— Муравей! Честное слово, муравей! Сам маленький, а смотри какую махину тащит!

Взяв из рук мальчика доску, он сунул ее под скат и опять полез в кабину. Машина заурчала, застучала и медленно поползла из ямы. Шофер заглушил мотор, посмотрел на потемневшее небо:

— Ну, как тут ехать! На каждом шагу ямы.

— Дядя, — сказал Асхат, — вон туда! Видите? Все наши, как дорогу размоет, едут туда. Я покажу, хотите?

Шофер недоверчиво посмотрел в сторону, куда показывал мальчик, потом опять взглянул на дорогу, подумал и решительно сказал:

— Садись!

В одну секунду Асхат оказался на кожаной подушке рядом с шофером. В нос ударил запах бензина. От мотора шло тепло. Машина заурчала и, переваливаясь с боку на бок, как корабль в море, поплыла по ухабистой, размытой дороге.

Выбрались на край села и по полю, с которого недавно сняли кукурузу, поехали к смутно видневшемуся вдали пригорку.

Пригорок приближался с каждой минутой, но еще быстрее сгущались сумерки, и, когда выехали на дорогу, тьма плотна облегла землю.

— А теперь что делать? — как бы самого себя спросил шофер, снова остановив машину. — Тут же опять ямы.

— А по бокам овраги, — в тон ему добавил Асхат.

— Точно. Так спикируешь, что и костей не соберешь.

Теперь, когда мотор утих, орудийная пальба слышалась совсем близко. К глухим ударам, от которых вздрагивала земля, то и дело примешивались другие звуки: то дробные и частые, как бы догонявшие друг друга, то хриплые и протяжные. На небе вспыхивал багровый свет и, испуганно задрожав, погасал.

Склонив голову к рулю, шофер молчал.

— Дядя, — почему-то шепотом спросил Асхат, — далеко до фронта?

— В том-то и дело, что близко. Кабы далеко, я б фары зажег. А тут с фарами ехать нельзя. Он, фашист, за каждым огоньком следит.

— А вы до утра, дядя, подождите, — посоветовал Асхат. — И я с вами посижу.