Иван Васильев - Алые пилотки

— Жень, — сказал восхищённый Толя, — это же «катюша»! Солдаты носили — прикуривать.

— Так, так, — согласилась бабка. — Прикуривать. Заместо спичек. Берите, мои милые. Всё берите. От сыночка осталось. Он у меня умелец был. Гребёнки бабам дарил. Ить косы нечем было расчесать. «Катюши» эти самые. Ножики. Ложки клепал. Жить, считай, заново начинали…

Это была такая награда, о какой ребята и подумать не могли. С благоговейным молчанием тащили они ящик к подводе, аккуратно поставили на телегу. Женя подтянул чересседельник, взял вожжи в руки и, не садясь, пошёл рядом с телегой, словно вёз он не ящик с железками, а хрупкий драгоценный сосуд. Толя шёл с другого бока, придерживая ящик рукой. В молчании поднялись они на пригорок, и когда перед взором ребят открылась зеленеющая ширь полей, берёзовые рощицы, белые шиферные крыши деревень, проглядывающие сквозь тёмную листву садов, высокое небо с кучевыми облаками, Женя остановил коня и тихо сказал:

— Если бы его не убило, он стал бы трактористом и пахал это поле. И мы охраняли бы его хлеб. Давай отдадим ящик в школьный музей.

— Ага, — шёпотом произнёс Толя. — Пускай все смотрят.

— А ещё, — продолжал Женя, — портрет нарисовать. Картину такую во всю стену: он за плугом идёт и вдруг огонь… Кто от мины на поле погиб, это тоже солдат.

— Портрет не сделать, — вздохнул Толя. — Это теперь старых и малых снимают, а тогда карточек не было.

— Мало ли что! Можно по словам нарисовать. Я читал в книжке, как шпионов по словесному портрету ловят. Расскажут, какой нос, глаза, подбородок, уши — и готово. Похожих людей почти не бывает.

— А кто нарисует? Кабы художник был…

— А кто дядьку Арсения на «молнию» рисовал? Похожий получился.

— Тю! Нашёл художницу. Ведёркина малевала.

Женя ничего в ответ не сказал, тронул коня, и они опять пошли рядом с телегой…

Спустя несколько дней до ребят дошла удивительная новость. Принёс её Витька Демидов, патрульный шестого поста. Дед Никита с бабкой Дарьей задержали на ячменном поле доярок.

С наступлением жары правление колхоза разрешило косить молодые клевера для подкормки коров. Игнатовские доярки недолго думая проложили тележную дорогу к ферме через ячмень. Раз проехали, другой, а на третий их остановили дед Никита с бабкой Дарьей и велели поворачивать назад.

Витька рассказывал, как шумел дед на доярок.

— Что же вы, бесстыжие, вытворяете? Малая ребятня плакатов наставила, к совести взывает, а вы зажмуривши ездите?..

Тётя Шура, жена дяди Юры, — она агрономом в колхозе — потом, смеясь, говорила Жене:

— Жень, записал бы стариков в пионерский патруль.

— А почему они, тёть Шур, такие сознательные стали?

Тётя Шура только руками развела:

— А, Женечка! Не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. — И добавила: — Добрые дела, выходит, не пропадают.

И совсем уж, как снег на голову, на Женю Стрельцова свалилась слава: о нём написала районная газета.

Газету мне Башкин притащил. Только я коня выпряг — бежит, газетой размахивает и орёт на всю улицу:

— Ура-а передовикам! Слава труженикам молочного фронта!

— Тебя собака укусила, что ли?

— Пляши, Стрелец! Не то жалобу напишу!

Я вытянул горластого Башку вожжами по спине, он сделал мне подножку, и я сунулся коню в ноги. Конь мотнул головой и фыркнул с обеих ноздрей прямо Тольке в лицо.

— Заступается за хозяина! — плевался сердито Башкин, вытираясь рукавом. — На, читай, знатный молокосборщик!

Я схватил газету.

«В Успенском сельсовете передовым молокосборщиком является пионер Женя Стрельцов. Когда кончились занятия в школе, он пришёл в сельсовет и сказал: «Хочу помогать родному колхозу». Бригадир выделил сознательному пионеру коня и бричку.

Каждое утро Женя Стрельцов объезжает деревни: Игнатовку, Бубново, Колесникове. За месяц он собрал и доставил на завод пять с половиной тонн молока».

Под заметкой стояла подпись председателя сельсовета Ведерникова.

За такую новость я позволил Башкину отвести коня в табун. Он ускакал, а я вошёл в избу и два раза перечитал заметку. Потом спрятал её в портфель, пообедал и… опять достал газету.

Никогда в жизни не видел свою фамилию, написанную печатными буквами. Она была такой непривычной, что казалась чужой. Если бы не назвали моё имя, подумал бы, что это про отца пишут или про дядю Юру.

Прочитав заметку, наверно, раз десять, я немножко привык к своей печатной фамилии, и тогда у меня появилось совсем нахальное желание: захотелось увидеть в газете свой портрет.