Валентина Чаплина - Голубая ниточка на карте

— Спущусь в музыкальный салон.

И ушла.

Никита Никитич ухмыльнулся:

— Ишь ты, платье ей свяжи, как волжская волна. Смотрит вокруг, а видит только себя.

Шур промолчал па это дедово замечание. Повернулся и ушёл в каюту.

— Какой хороший день, — сказал Никита Никитич бабушке, которая из люксовского окошка всё ещё смотрела на синие волны с серебряной отделкой. — Выходите на палубу подышать.

— Да-а… я ещё не все вещи по местам разложила.

— Внучка разложит.

Бабушка безнадёжно махнула рукой:

— Разве дождёшься? — и неожиданно для самой себя вдруг сказала: — Сейчас выйду.

Они сели на мягкие, откидывающиеся, словно в театре, стулья как раз против девятой каюты. Шуру изнутри были видны в окошко два затылка — бабушки, совершенно седой, и деда — с проседью. Шур собирался идти искать Ромку, но за окошком начали говорить о ней, о Лилии. И он будто прилип к дивану, прямой, неподвижный, не имея сил шелохнуться.

Говорила бабушка. И часто вздыхала.

— Ничего с собой поделать не могу. Люблю её до безумия. Кажется, вся жизнь в ней. Знаю, что балую. Ездит она на мне верхом. Единственная внучка, поздний ребёнок. Потакаю всем её капризам. Знаю, плохо это. Видите, какое противоречие жизни — и люблю и порчу её сама. А иначе не могу.

Шур не мог понять, как это «и люблю и порчу». Одновременно. Так не бывает. Раз любишь, зачем портить? Голова-то есть на плечах. Этот добрый и застенчивый мальчишка ещё не знал, как не могут ужиться порой разум и сердце, живущие в одном человеке.

Ветер неожиданно метнулся по палубе, вытянул шёлковую занавеску в окошко из каюты. Она задела дедушкин затылок. Никита Никитич стал поворачиваться, чтоб заглянуть в каюту, кто щекочет. Шур, за миг до этого не имевший сил пошевелиться, вскочил с дивана, присел, спрятался за кресло. Зачем он это сделал, сам не знал. Дедушка посмотрел в каюту, перекинул шторку обратно и сел на своё место.

— Мой внучек тоже меня беспокоит. На вид мальчик, а ум и сердце — постарше. А вот дружок его на вид взрослее, а внутри мальчишка. Бедовый. Ему жить проще, чем моему. Мой скромный чересчур и впечатлительный. Таким жить сложнее. Он мне скорей девочку напоминает. А вот… мальчик.

Когда говорят о тебе самом — это выдержать почти невозможно. Шур осторожно нажал на ручку двери, чтобы она молча, не лязгнув, открылась, и выскользнул в коридор.

Ромкину девяносто девятую Шур нашёл сразу. Открыл дверь, шагнул и тут же споткнулся об эмалированный зелёный бачок, сверх которого стояло ведро и на полу рядом с бачком другое ведро. Оба пустые. Удивился, огляделся. Ким лежал на втором этаже, уткнув нос в зачитанную книжку. Ром сидел на первом этаже около столика, вделанного в стенку, и крутил колёсико транзистора. А с другой стороны столика тоже на первом этаже оказался чёрный, похожий на мальчишечий, Фанерин затылок и спина. Девочка сидела, упёршись лбом в стенку, и не шевелилась. Все молчали.

— Вы чо, воду носить собираетесь? — спросил Шур, показав на вёдра и бачок.

Молчание продолжалось. Только из-под Ромкиных пальцев вырвались обрывки непонятных фраз, потом музыка. Шур в недоумении пожал плечами. Ким, перевёртывая страницу, подал голос:

— Молодой человек, когда входишь, положено здороваться.

— Так виделись же!

— Мы с Ромкой не одни в каюте.

— Это с Фанерой, что ль, здороваться?

— Хха-а! — выстрелил Ромка.

Если б даже такой вежливый парнишка, как Шур, в школе персонально поздоровался с Фанерой, весь класс грохнул бы от смеха.

— Эх ты, — крикнул Ром, — надо было войти и сказать: здравствуй, Фанера наша драгоценная.

— Что за драгоценная? — сдвинул брови Ким.

— А она у нас самая драгоценная в школе. Она же — Алмазова!

— М-м-м, — мыкнул Ким, углубляясь в книжку, наверно, попалось интересное место.

— Чо читаешь?

Ким не ответил. Значит, интересное место ещё не кончилось.

— Братья её написали. Модные. Забыл фамилию, — сказал Ромка.

— Вайнеры, — буркнул Ким.

— Точно. Один в Москве живёт, другой в Ленинграде. Как вместе пишут?

— Это Стругацкие, а не Вайнеры, — поправил Ромку Шур.

Текст пошёл, наверно, менее интересный, Ким оторвал нос от страницы.

— Шур всех авторов знает, а ты? Когда последний раз читал книжку добровольно? Всё музыку ловишь?

— А чего их читать, время терять? Всё равно забудутся. А под музыку потанцевать можно.

Ромка было начал выделывать кренделя ногами и туловищем, но стукнулся о Фанерины ноги. Она молча подобрала их. Ноги тонкие, длинные, согнутые в коленках, как у кузнечика. Так подумал Шур, глядя на Фанеру, которая, казалось, лбом собиралась продавить стенку каюты.