Ольга Гурьян - Свидетели

Не дает, говорит:

— Ты ее кинешь.

— Да не кину я, дура ты такая! Я хочу, чтоб тебе легче было. Поняла?

Ну, она отдала плетенку.

Тащу я плетушку, Жанну за собой тяну. Даже смешно, как нагрузился.

И вдруг слышу: далеко за нами скачут кони. А где нам по прямой дороге от коней убежать? Надо пря­таться.

Свернули мы с дороги в поле, а укрыться там то­же негде. Ни дерева, ни кустика погуще — прямо зло берет. И вдруг у меня земля из-под ног ушла. Я ру­ками взмахнул, плетенку и Жанну выпустил и пока­тился вниз.

Яма. И не глубокая. А спрятаться в ней можно. Особенно в темноте. Я шепчу:

— Жаннета, прыгай! Тут не высоко. А она не отвечает.

Я высунулся, вижу — она лежит без движения.

Я плетушку кинул в яму, схватил Жанну под мышки, хочу ее поднять, а она вся холодная, твер­дая, вытянулась, как доска. Тяжелая, будто камен­ная.

«Ой,— думаю,— она от страха померла».

Кое-как я ее все-таки перетащил в яму. Не остав­лять же ее посреди поля! Еще волки почуют, набегут, сожрут ее. И про англичан тоже говорят, что они едят детей.

Я ее положил на дно ямы, приложил ухо к гру­ди — сердце бьется и будто дыханье тоже есть, толь­ко слабое.

Ужас как я испугался. Что мне с ней делать одно­му в яме среди поля? За водой бежать? Я там все источники на пять часов ходьбы все знал. Так самый ближний — в лесу под старым дубом. Пока я туда и обратно добегу, боюсь ее одну оставить.

Стал я ей растирать руки и ноги. Снял с себя курт­ку, закатал в нее Жаннету. Своим дыханием согре­ваю ее. А она лежит прямая и холодная.

А время идет, и уже начало светать. Конского то­пота не слышно, и в яме тихо, как в могиле.

Вдруг этот петух — вот пострел, сразу видать, французский петух, не какой-нибудь, — этот петух выбрался из плетенки. Одно крыло волочит, прыгнул на Жанну и клюнул ее в ухо. И она открыла глаза.

Она открыла глаза и смотрит на меня. Глаза страшные, белые. У меня мурашки побежали по спине.

Она говорит:

— Дюран, я слышала голоса с неба.

Ох, думаю, помутилась дурочка в уме от страха. Но я слышал, с помешанными нельзя спорить, они от этого делаются бешеные. Я ей ласково отвечаю:

— А что за голоса, Жаннета моя милая?

Она говорит:

— Я слышала голоса святой Маргариты и святой Катерины. Они велели мне быть хорошей девочкой.

— Это хорошо,— говорю я.— Это они хорошо ве­лели. Хорошо быть хорошей девочкой.

Но она не сводит с меня своих страшных глаз и говорит;

— Голоса сказали, если я буду хорошая девочка, я спасу страну от погибели. Кроме меня некому.

Тут я чуть не заорал от страха. Совсем свихну­лась. Сейчас кусаться начнет.

Но я сдержался и так тихо, убедительно гово­рю ей:

— Как же, Жаннета, девочка моя, как это ты спасешь страну, когда все герцоги, и графы, и королев­ские рыцари не могут ее уберечь?

Она отвечает:

— Я должна ее спасти. Кроме меня, видать, не­кому.

Тут уж утро настало. Я высунул нос из ямы — смотрю, на большой дороге никого не видно. Надо ду­мать, напрасно мы растревожились и англичане не добрались до Домреми. Однако же наши все в Неф­шато. Надо и нам туда идти.

Вылезли мы с Жаннетой из ямы, захватили пле­тушку, пошли полем. Я на нее искоса поглядываю, а она — будто ничего с ней не случилось. Собирает цве­точки, сплела венок, надела на голову. Идет припля­сывает. Девчонка как девчонка, все равно что коте­нок.

После этого случая я лет пять не замечал за ней ничего. А верней сказать, я ее почти и не видел. С Жаном и со вторым братом, с Пьером, я встречался реже, чем в наши детские годы. И хоть бегал каждый вечер в Домреми, но не к ним, а на другой конец де­ревни. Там жила их двоюродная сестра, девушка, на которой я собирался жениться.

Про Жаннету я краем уха слыхал, будто хотят ее выдать замуж за хорошего парня из Тула. А раз так, значит, все у нее в порядке, излечилась с возрастом от своего безумия.

И вот, сами понимаете, как я удивился, когда од­нажды под вечер, в начале января, я вдруг нос к носу столкнулся с Жанной неподалеку от их дома.

Она, видно, поджидала меня, потому что в волосах у нее блестели снежинки и все платье запорошило снегом. Когда она увидела меня, то отделилась от плетня, подбежала ко мне и заговорила:

— Дюран, я должна тебе что-то сказать.

Вот уж нашла место и время. Я говорю:

— Как-нибудь в другой раз поговорим, Жаннета. Мне некогда, и на улице холодно.

И уж ступил вперед, уйти от нее, но она схватила меня за руку, остановила и говорит:

— Дюран, я ухожу спасать Францию. Ну, будто меня по голове бревном ударило. Опять, думаю, началось. Я говорю: