Шукурбек Бейшеналиев - Сын Сарбая

И старая его мать Сакинэ, морщинистая, белоголовая, услышав, что внук ее понесет в мир людям это ласковое имя — благодарность, — просияла и помолодела.

— Кто тебя научил, а, Сарбай?

Да, кто его научил, кто шепнул ему, смиренному, богобоязненному? Он и сам не знал. Он сощурил смеющиеся глаза и глянул в синее небо, куда уже поднялось солнце. Он у солнца спросил — не оно ли ему подсказало такое простое и нежное имя.

Сарбай обратился к белобородому старцу Алá-Тóо, к тому, что подпирал плечом купол неба:

— Ой-е! Конечно, ты, аксакал [4] Аксакáл — старейшина. , меня надоумил, подсказал гордое, возвышенное имя сыну пастуха, чтобы такой же он поднялся высокий и такой же сильный, как ты…

Это вслух сказал, удивляя женщин, Сарбай. Обрел дар речи. Кто помнит, чтобы раньше так много, так красиво говорил? Кто видел на лице его такую светлую улыбку?

Потом что делал Сарбай? Долго ему женщины не дали сидеть в юрте — не полагается слишком долго смотреть на маленького. Сарбай пошел, пошел. Он кругами ходил у юрты, как привязанный к колу. Подставил резвому ветру открытую волосатую грудь и сильно, глубоко вдыхал запах горных цветов и трав. Допьяна надышался Сарбай. И всё большие он делал круги, всё шире. И так дошел до горного потока, что скачет с камня на камень, кидаясь брызгами и хохоча: «Ракмат! Ракмат!»

Светлое, прохладное имя Ракмат.

А вы знаете, с той поры, как появился у Сарбая сын Ракмат, что бы ни приходилось переживать, сколько бы ни плакала и отчего бы ни кричала его жена, сам он не поддавался горю и не жаловался и не позволял себе падать духом.

Он не поддавался горю и не падал духом. Он войну пережил. Три года работал на Урале на танковом заводе. Он понимал все, что надо понимать, но он там немногое мог — метлой махал, тяжести носил, голодал, кашлял. Как и все кругом. И мерз. Ужасно, как он мерз на Урале! Но вот уже два года, как война кончилась. Сарбай дома.

Глядя, как растут дети, понимаешь, как стареешь сам.

Из тени ветхого коровника Сарбай смотрел на сына, как тот наскакивает на одного товарища, на другого, сбивает их подножкой, садится верхом и лупит голыми красными пятками, подгоняя, будто лошадок:

— Эге-ге-гей!

И вдруг мальчик заметил взгляд отца. Всех бросил и прибежал. Только глянул, слова не говоря, принялся помогать Сарбаю. Кирпич за кирпичом — стал закладывать дыру в прохудившейся стене коровника. Деловито сопел, разравнивая мастерком глину, старательно тянул ряд за рядом. Светились красные голые локти в дырах рукавов, сквозь протертые колени домотканых портов виднелась гусиная зябкая кожа. Парнишка даже и не понимал, как он выглядит. Только удивительным показалось, что отец смотрит на него непривычным наблюдающим взглядом.

А Сарбай все смотрел и смотрел и вдруг бормотать начал:

— Сын ты мой и есть мой сын: такой же, как и я. И будешь таким, и твой сын будет таким…

Мальчишка слушал отца и с еще большим прилежанием таскал тяжелые глинобитные кирпичи, клал их в раствор, шлепал в просветы мокрую глину, замазывал мастерком трещины. Он даже рот распахнул, язык высунул от старания, капли грязного пота ползли по смуглым его щекам. Он любил отца и помочь ему хотел и никак не мог понять, чем отец сегодня недоволен.

— Поди сюда, Ракмат! — позвал сына отец и похлопал ладонью по грубой желтоватой траве рядом с собой. — Сядь!

Мальчишка шумно потянул носом и утерся рукавом. Он помотал головой и вдруг буркнул:

— Я не Ракмат.

— Как так не Ракмат? Я сам дал тебе это имя. Кто же ты теперь, а? — Сарбай хотел рассмеяться, но закашлялся и с удивлением посмотрел на сына. — Кто ты? Говори.

— Никто не хочет меня так называть. Ракмат с поклоном надо говорить. Ракмат чистенький, тихоня Ракмат. Меня Дардакé зовут. Мне больше нравится.

Сарбай потянул сына за руку, усадил.

— Глупый ты, глупый! Дардаке — значит озорной, шумный, шаловливый. Тебя мать на коленях удержать не могла, ты прыгал, скакал. Разве Дардаке имя? Так, прозвище, кличка…

Сын упрямо покачал головой:

— Ракмат не могу слышать, папа. В школе учительница вызывает: «Спасибо, иди к доске», «Спасибо, ты сделал ошибку», «Спасибо, не шуми в классе». Не-ет, я Дардаке, папа. Так зови меня, пожалуйста.

Мальчик требовательно смотрел. И в том, как упорно настаивал он на своем, был виден характер: твердость, решительность, упрямство.

Сарбай, тяжелый, медлительный, не сразу ответил. Он прикрыл глаза и думал, думал. Потом махнул рукой, и не то чтобы он ответил сыну — сам на свои мысли откликнулся: