Ирина Гуро - На красный свет

Халима не чувствовала себя ни умной, ни красивой.

В зеркале на нее смотрела чернокожая девчонка с диковатыми глазами под широкими бровями, сурово сходящимися на переносице.

Халиме вовсе не улыбалось шесть лет мучиться на медицинском. Она хотела работать, быть независимой.

Она уговорила Шарафат, что, поработав медсестрой, уже наверняка попадет в институт.

Это была сущая правда. Но Халима не собиралась поступать в институт. Ее устраивала профессия медицинской сестры. Перед ней открывалась возможность быть самостоятельной. И было бы просто глупо ею не воспользоваться.

И поэтому Халима, закончив учение, приняла предложение поехать в дальний горный кишлак Кошчинар.

Ей понравилось это название — Кошчинар. Два чинара. Там на высоте, выше облаков, стоят на скале два чинара. Это под ними много лет назад первые жители кишлака поставили глиняные кибитки. На высоте… Ну что же! Как-нибудь она доберется, а в самом селении высота не заметна.

Тетка была вне себя: плакала, ломала руки и вопила:

— Тысячи ночей я не спала у ее кроватки, и вот она едет! Кто знает, куда она попадет, к каким людям? Кто пригреет сироту?

Тетка была просто смешна, несмотря на свои слезы. Ее полная фигура в цветастом платье сотрясалась от рыданий. Можно было подумать, что Халима уезжает на край света.

Халима не сдалась. Это всегда было так: она решалась медленно, трудно. Но, решившись, не отступала.

В кишлак Кошчинар через день отправлялся рейсовый самолет. Но был другой путь — длинный, разнообразный, пересекающий две области. Путь через ущелья, через бурные реки, через пустыню.

Халима предпочла второй: она ведь боялась высоты.

Провожать Халиму приехала только Нора. Может быть, собрались бы и другие, но уже все разъехались: кто к месту новой работы, кто на отдых. Лето было в разгаре.

Нора, как всегда нарядная, в какой-то удивительной соломенной шляпе, напоминающей лист лопуха с опущенными краями, держала Халиму за руку — так они когда-то ходили вместе по школьному двору — и говорила:

— Ну вот, и моя судьба решилась. Остаюсь в городе. У доктора Кафанова. Ну ты его знаешь.

Да, конечно, Халима хорошо знала доктора Кафанова: ведь он преподавал у них. Сухой, педантичный человек. Про себя Халима подумала, что Норе нелегко будет под его началом.

А Нора продолжала с немного наигранной веселостью:

— И знаешь, что меня склонило окончательно? Я как-то была на обходе у Кафанова в больнице. Ну, дружок, что внушительно! Впереди сам доктор. Фигура — монумент! Лицо — сфинкс! А за ним свита, белая, крахмальная, сверкающая — жрецы! Только музыки не хватает, какой-нибудь такой, торжественной, как в «Аиде».

Они вспоминали недавние дни, экзамены, но все уже казалось как бы отошедшим в тень, а на свету было только будущее — то, что ждало их сейчас: Нору — у доктора Кафанова, Халиму — там, вверху, в Кошчинаре.

Между тем пассажиры собирались. Подошел высокий статный старик. Лицо его показалось девушкам знакомым. Позади него молодой человек нес чемодан. Двое мужчин городского обличья, с портфелями в руках, зевая, ждали отправки.

И вдруг на автобусной станции появилась тетя Шарафат. Шарафат-апа, которая полчаса назад кричала, лежа на диване с горчичником на затылке:

«Нет, нет, не могу я ее провожать! У меня разорвется сердце! Пусть лучше мои глаза не видят этого ужаса! Халима, не забудь на дорогу — там, в буфете, — белеши. Подожди! Возьми еще мясо в холодильнике: я вчера приготовила. Оденься потеплее, в горах холодно! О горе мне, горе! Кто успокоит мою старость?!»

Инструкция следовала за инструкцией вплоть до того момента, когда, обливаясь слезами, тетя Шарафат обняла Халиму на прощание.

И вот она здесь собственной персоной — величественная Шарафат-апа, в цветастом атласном платье, с двумя авоськами в руках, полными всякой снеди.

— Здесь, в кастрюле, плов, разогреешь на угольях, на остановке… А здесь…

Но тут шофер дал сигнал. Пассажиры стали занимать места в автобусе дальнего следования. Наказы тети потонули в шуме, который подняли женщины у своих узлов и корзин.

Проходит несколько минут, пока шофер и его помощник уговаривает пассажирок разрешить погрузку их вещей в специальное багажное отделение внизу.

Наконец машина трогается. Тетка машет платком. По лицу ее бегут слезы. Халиме даже неудобно: это обращает на нее, Халиму, всеобщее внимание. А юноша в черной, вышитой белым тюбетейке, сидящий сзади, улыбается не то сочувственно, не то с насмешкой.